В минувшее воскресенье, 15 марта, оборвалась жизнь замечательного человека – Петра Ивановича Задирова, известного испытателя парашютных систем, мецената и одного из строителей первого в Антарктиде православного храма.

Он направлялся на службу в церковь в Тушино и, переходя через железнодорожные рельсы, не заметил приближавшийся поезд…

В последние дни Пётр Иванович, как рассказывают его знакомые, чувствовал себя плохо, его беспокоило давление, а сам он был необычно рассеянным – каковым никогда до этого не был. Видимо, именно такое состояние и стало причиной трагедии. Он всего несколько месяцев не дожил до своего юбилея – в нынешнем году, 28 июля, ему должно было исполниться 65 лет.

Петр Иванович много помогал Серафимо-Дивеевскому монастырю и входил в его попечительский совет. В один из своих приездов в Дивеево, он дал интервью в радиостудии монастыря.

 Петр Иванович, ваша жизнь – необыкновенная с точки зрения любого человека. Большую ее часть вы провели в экстремальной обстановке. Опасность вы выбрали своей профессией. Почему так получилось? Что вас привлекает в такой жизни?

Сейчас, с точки зрения своего возраста и опыта, я думаю, что Господь определяет линию жизни человека. Я не помню с детства, чтобы чем-то другим хотел заниматься, я всегда хотел летать, хотя жил в деревне, где не только самолетов не было, но и ближайшая железнодорожная станция находилась километрах в семидесяти. Правда, мой отец летал, но я его не помню, он очень рано умер. Может быть, эта любовь к небу передается по наследству…

Несколько раз я пытался поступить в Оренбургское летное  училище, но безуспешно – мама не хотела, чтобы я становился летчиком, она была верующая и все время молилась.

Однажды я услышал по радио передачу про аэроклуб в Ижевске и поехал туда. Потом переехал в Москву, там меня пригласили в научно-исследовательский институт, который разрабатывал и пускал в жизнь все типы парашютных систем: и космических, и для летчиков, для спортсменов, для пожарных лесников. Когда меня пригласили в это НИИ, я двое суток не мог уснуть от счастья, потому что моя мечта посвятить себя летной профессии осуществлялась. Я стал испытателем парашютных систем. Это был самый счастливый период моей жизни, радость была и от того, что я занимаюсь тем, чем хотел, и от сознания, что это нужно для спасения других людей. Я понял, что Господь вел меня к другой цели, о которой я даже мечтать не мог.

Летчики садятся в уже испытанные кресла, другие специалисты пользуются испытанными парашютами, но вы не знаете, как поведет себя новая система. А если парашют не раскроется?

Мы готовы к тому, что делать, если произойдет сбой. Когда я стал испытателем, у меня уже было 1000 прыжков, я знал уже само место этой работы – небо. Другой вопрос, раньше прыгать приходилось на серийных парашютных системах, которые уже кто-то испытал и поставил подпись и печать, что они гарантированы. А тут проверять должен был я сам. Менялись и сами парашюты: были круглые, стали крылья, но особенно значимая работа – это опрыгивание новых самолетов. Ни один новый самолет не запустится в серию, особенно это касается военных самолетов, пока испытатель парашютных систем не подставит свою подпись, что средства спасения, разработанные для летчиков, надежны на разных режимах работы, от нуля скорости и нуля высоты до сверхзвуковой скорости и самой большой высоты. Даже если самолет еще не поднялся, катапультное кресло должно выстрелить и парашют должен наполниться и его приземлить. И эта же система на сверхзвуковой скорости, на самой большой высоте должна открыться так медленно, чтобы летчика на куски не разорвало.

Конечно, если парашютные системы испытываются на каких-то предельных режимах, мы берем с собой запасные парашюты на тот случай, если что-то не сработает. И, естественно, у нас есть высота. Такая у нас работа…

С каким чувством вы шли на такую работу?

Я ужасно не любил выходные.

А что человек чувствует в небе, один в этом воздушном пространстве, незащищенный ничем?

Это то, что называется счастьем. Не скажешь, что не страшно, хоть тысячный прыжок у тебя, хоть трехтысячный. Просто разная психика у людей: кто-то легче преодолевает страх, кто-то потруднее. Самое главное – знать, зачем ты это делаешь, и довериться Богу. В самолете перед прыжком напряжение еще есть, потому что ты знаешь, что когда за борт шагнешь, там времени очень и очень мало, и счет идет на секунды, а то и на доли секунд. А когда парашют раскрылся – это ощущение не передать, потому что сразу резко меняется состояние, ты летишь и видишь, как красиво внизу.

Но у вас были случаи, что вы просто чудом остались живы.

Были такие случаи. Поднялись на испытания. Минимальная высота для испытаний 1200 м, чтобы успеть отцепиться от отказавшего парашюта и раскрыть запасной. И тут пошли накладки. Парашют не открывается, высоты уже нет. Запасной парашют нельзя вводить, пока не отцепишь отказавший, а у меня замок клинит – никак отстегнуть не могу; пока разобрался, запасной парашют стал наполняться воздухом, но не успел раскрыться. На двадцать второй секунде полета я попал на наметанный роторами огромный сугроб. Пробил его и мерзлую землю немножко. В больнице диагноз поставили: многочисленные ушибы при падении с высоты 800 метров.

Был случай, когда на высоковольтке висел под Тверью. Я нанизался на провода, они начали прогибаться и тянуть меня к земле. Если бы я коснулся земли, от меня ничего бы не осталось. Но парашют размотался, я упал, а провод отскочил и ударил по соседнему. В результате Тверь осталась без света.

Если приходилось переживать большую опасность, с каким чувством вы потом вспоминали о ней? Вам было страшно?

Страшно было, когда на глазах погибали ребята, а потом тебе надо было испытание довести до конца и надеть эту же самую систему. Но все равно желание прыгать с парашютом не притупляется, даже сейчас, когда я занимаюсь другой работой. 5 января, например, мы с сыном прыгали с двух с половиной километров, сошлись в воздухе и, взявшись за руки, приземлились на Северном полюсе.

В жизни бывали разные случаи… Но я, слава Богу, жив и здоров и даже ни одного перелома не получил за всю мою работу. А были ребята, которые в более простой ситуации погибли. И я так оцениваю: у меня была мать, которая молилась постоянно, а у них таких матерей не было. Я шел на работу, а мать – к иконам, как Ангел хранитель. Надеваю куртку, что-то вроде поддавливает в воротнике, нащупываю свернутую молитву «Живый в помощи».

Когда у нас в селе храм разрушили, веру сохраняли простые бабушки. Три из них были сосланы на двенадцать лет на Соловки, отсидели и вернулись. Три другие были родными сестрами и замуж не выходили. Вот с ними и моя мама всегда молилась. И меня брала с собой.

Когда после испытательной работы я стал заниматься бизнесом и стали появляться первые деньги, то, честно говоря, мне ничего для себя не хотелось, мне хотелось для этих бабушек сделать храм. Ему уже тринадцатый год. Теперь начинаем при храме большое строительство – делаем хорошую трапезную, и воскресную школу, и небольшую гостиницу. Надеемся на следующий год к Пасхе закончить.

А есть же еще один ваш храм – в Антарктиде?

Друзья-полярники узнали, что я построил церковь в родном селе, и зашел разговор, что в Антарктиде никогда не было православного храма. Они предложили: «Может, возьмешься?» Год я не решался. Во-первых, строить храмы очень непросто в части искушений, испытаний, но и финансово я не очень был готов после того, как церковь достроил на родине. В 2002 году сходили за благословением к Святейшему, он благословил, а дальше отступать было некуда. Нашелся и финансовый помощник. В 2002 году освятили место и, с Божией помощью, на Сретение в 2004 году уже освящали храм. По указу Святейшего храм является Патриаршим подворьем, а окормляет его Троице-Сергиева лавра. Теперь каждый год вместе с полярниками батюшки отправляются в Антарктиду.

Бог близко к нам?

Бог с нами.

«Дивеевская обитель»