Монахиня Димитрия (Мария Семеновна Лепешкина) родилась в г. Печоры Псковской области в 1912 году от благочестивых родителей Симеона и Анны. В 1926 году поступила в Пюхтицкий монастырь, прожила в обители 58 лет. Несла все монастырские послушания, была певчей, регентом и уставщиком. К концу жизни очень болела, и ее послушанием было чтение Псалтири. Скончалась 72-х лет в канун Успения Пресвятой Богородицы в 1984 году в 16 часов 50 минут. Первую панихиду по ней служил митрополит Таллинский и всея Эстонии, будущий Патриарх, Алексий. Похоронена на монастырском кладбище при большом стечении народа и духовенства, прибывшего в обитель на праздник Успения Царицы Небесной.

Призвание и поступление в обитель

Мама моя очень хотела в монастырь. Как она ни просилась у родителей, они ее ни за что не отпускали, потому что одна у них была дочка. Ее выдали замуж. Она очень хотела, чтобы, кто родится у нее первый, шел служить Господу. И поскольку я первой родилась, она за меня молилась, чтобы я пошла в монастырь.

Я очень любила молиться, ходить в церковь. Поскольку мы рядом жили с Псково-Печерским монастырем, то я туда часто ходила, и Матерь Божия, когда мне было тринадцать лет, уже внушила желание идти в монастырь такое сильное, что я не хотела даже возвращаться домой. Тетя Нюша стала меня ужином кормить, спрашивает: «Скажи мне, что ты так плачешь?» Она была очень духовная, и я ей все рассказала: «Хочу в монастырь. Здесь, в Печерах, не принимают девочек». Она говорит: «Ты не плачь. В Эстонии есть еще монастырь, где девочек принимают. Осенью сюда приедут матушки, и я поговорю с ними». Я очень обрадовалась и однажды осмелилась сказать маме, что очень хочу в монастырь. Мама сразу подошла к иконам и стала от всей души благодарить Царицу Небесную, что Она внушила мне желание идти в монастырь. Тогда я сказала: «Мама, а почему же ты мне никогда не говорила, что ты так хотела, чтоб я шла в монастырь?» Мама мне ответила: «Доченька, вот призвание Божие – это надежнее. А если бы я стала тебя посылать в монастырь, то потом ты могла бы на меня обижаться». Так вот, по милости Божией, мама была рада и уговорила папу.

Приехали как раз с чудотворной иконой, нашей Пюхтицкой, в Печоры игумения Иоанна и две монахини. Старец Симеон (Желнин), который с семи лет был моим духовным отцом, сказал мне эту радость: «Теперь тебе пришло время в монастырь идти. Папе скажи отслужить молебен чудотворной иконе и тогда с матушкой игуменией поезжай». И вот папа вручил меня матушке игумении. На пасхальной неделе 14 апреля 1926 года мы приехали в монастырь. А 16 апреля ‒ день посвящения матушки в игуменство. Была очень торжественная служба, пение хорошее. Мне так понравилось, что я думала, в рай пришла. Я в воскресенье пришла, а в субботу меня уже на клирос поставили, еще в платье.

Перевели меня в просфорню к м. Митрофании. Она была очень хорошая старица, как мать родная. Все мне помогала делать, все показывала. «Вот, ‒ говорит, ‒ мне на старости Господь ребенка послал». Мы с ней пожили лето. Я ходила в сад работать, а она – на просфоры.

Осенью меня перевели на скотный двор. На скотном дворе мне очень нравилось. Там меня одели в связку. Я написала радостное письмо домой, что Господь сподобил мне ангельскую одежду. А отец прочитал его и очень расстроился, что я еще совсем девочка, а меня на скотный двор отправили. Он даже не пообедал, вскочил и говорит маме: «Собирай меня, поеду за Марией».

Приехал он за мной, а я ему и говорю: «Меня одели в ангельскую одежду, и домой я уже не поеду. Мне легче умереть, чем бросить обитель». Он поплакал, меня поругал, но увидел, что я очень твердо решила остаться, и оставил. А когда на скотном дворе стали прощаться, он бросился в ноги старшей м. Авраамии: «Матушка, не оставьте вы ее, помогайте ей, ведь она же еще ребенок». М. Авраамия дала ему слово, что будет мне помогать и не оставит меня, пока жива, а он пусть спокойно уезжает. Поплакали, он уехал, а я осталась и так была рада.

Чудо спасения

Отправили меня на рыбный сбор в Печорский край. Пришла я к своим знакомым, у которых останавливалась раньше, говорю: «Пришла просить, чтобы мою рыбу отвезли в Печоры». Они согласились и говорят: «Сходи-ка в ту деревню, там хотя и староверы, они пожертвуют, а мы раньше трех часов не уедем». И вот я пошла. Оказалось, там очень хорошие люди, они нанесли мне большой мешок рыбы, пудов пять. Я мешок волоком тащила. За деревню уволокла и вдруг встречаю женщину, вид у нее страшный. «А куда ты идешь?» ‒ спрашивает. «Да в Любницы». – «Так ты иди по мху, деревня-то рядом, полтора километра».

И я пошла. Прошла мало и провалилась. И вижу, что пришел конец. Такое чувство, что кто-то тащит за ноги вниз. Я тону. Поглядела на небо и кричу: «Матерь Божия, спаси меня, ведь я здесь за святое послушание». Молилась Николаю Чудотворцу и особенно ‒ Архистратигу Михаилу. Провалилась до шеи и потеряла сознание. Очнулась я на крепком месте. Лежу. Кругом трава, деревня впереди. «Ведь я ж тонула! Господи, какое счастье!» Я стала молиться. «А рыба-то где, наверное, осталась там?» Стала смотреть кругом – а рыба за спиной лежит.

Пришла в деревню, рассказала о том, что со мной случилось. «Это тебе ведьма какая-то встретилась, ‒ сказал хозяин. ‒ Я здесь родился и вырос, там никто не ходит. Это не болото, а залив Псковского озера, который стал мхом затягиваться. Большое чудо с тобой произошло». Дали мне переодеться и положили отдыхать. Утром всю мою рыбу увезли, а я пошла еще дальше просить.

Чудо исцеления. Поездка на Валаам

Я заболела легкими, кашляла гноем и кровью. Меня пособоровали, причащали часто, и все со мной попрощались. Вдруг я слышу, что поедет нынче летом экскурсия на Валаам. И вот пришла мне такая мысль в голову: «Сподобил бы меня Господь съездить на Валаам. Там и мощи Сергия и Германа, там и старцы великие, там я обязательно исцелилась бы». А вот как? Стоила дорога дорого, откуда я денег возьму? Старица моя была хорошей жизни, она и говорит мне: «Ты не рассуждай, откуда денег возьмешь. Начни с сегодняшнего дня молиться Матери Божией, и Сергию, и Герману: “Дайте мне денег на дорогу и сподобьте меня съездить в святую обитель вашу”. Они сами устроят так, что ты удивишься, откуда тебе пошлют денег». И вот я молилась, как умела.

Как-то пришло мне желание пойти в церковь в воскресенье. Как раз пришла, когда за меня молились, за мое здоровье: батюшка читал молитву за болящую, а сестры все стояли на коленях. Я горько заплакала: «Господи, я недостойна, что за меня так усердно молятся». Мне стало плохо, и я пошла домой. Только была уверенность в душе: если сестры так молятся за меня, может, Бог даст, и поправлюсь.

И вот как-то днем я вышла из кельи и потихоньку, держась за ограду, дошла до поля. Меня увидели, закричали: «Сестры, смотрите, кто пришел, ожил наш покойник». Все прибежали, уселись на траву и меня устроили повыше. Вместе с ними работал Николай из Печор, он всю семью нашу знал. И так Богу было угодно, заговорили про Валаам. Этот рабочий Николай мне говорит: «Как ты, Мария, благословишь мне ехать на Валаам?» Я говорю: «О, Николай, какой ты счастливый, что можешь ехать, а я как хочу ехать, но нет такой возможности, помочь мне некому, родные мои погорели». Я ни о чем его не просила. А Николай пошел к матушке в тот же день, получил жалованье и принес мне 28 эстонских крон и прибавил еще денег до Нарвы доехать. Он сказал: «Я уж теперь не поеду, а ты поезжай за меня».

Приехали на Валаам к самой Троице, как раз ко всенощной звонили. Служба была необыкновенная, по афонскому уставу. Пели два хора. Был там старец прозорливый иеросхимонах Иоанн, великий старец. Я у него исповедалась и сказала, как болею. Он нас соборовал и молебен преподобным Сергию и Герману служил. А перед отъездом говорит мне: «Ты, Мария, исцелилась от своей чахотки, твои каверны зарубцевались. Ехала ты сюда за исцелением, и преподобные Сергий и Герман тебя исцелили. Так что приедешь домой – можешь идти косить».

Мы приехали как раз в то время, когда покос начался. Я пошла к матушке: «Матушка, я там исцелилась, батюшка Иоанн сказал, что я теперь здорова, легкие зарубцевались и могу косить. Благословите, завтра я пойду косить». А матушка говорит: «Что ты, что ты, еще грести потихоньку попробуешь, а косить – это тяжело». Я опять стала проситься косить. Матушка заплакала, меня прижала к своей груди и говорит: «Сходи, попробуй, как ты сможешь».  Я пошла косить и косила в своей жизни тридцать лет. Стала выполнять все работы и, слава Богу, легкими больше не болела.

Спасение монастыря от закрытия

В 1940 году хотели наш монастырь закрыть. Матушку вызвали в Йыхви и приказали молодых распустить по домам, а старых отправить в богадельню. На второй день уехало восемь человек, а потом еще уезжали. Я сказала: «Пускай куда хотят отправляют, я никуда не поеду». И осталась на волю Божию.

Наложили на нас большой налог; собор хотели отобрать и устроить в нем театр, если не заплатим. Матушка сообщила нам об этом. А сестры сказали: «Матушка, не отдавайте собор. Мы будем из последних сил собирать ягоды, только бы заплатить налог». И вот даже смотреть было трогательно, старушки просят молодых: «Возьмите и нас, и мы ягодки пособираем». Мы под ручки и таскали их в лес, посадим где-нибудь: «Собирайте здесь, а мы дальше побежим собирать». Ягод в тот год было очень много. Брали чернику, бруснику. Таллинские сборщики ягод узнали об этом, стали приезжать каждое воскресенье за ягодами и платили нам. И мы все свои копейки, кто сколько заработал, бежим, несем матушке. Матушка встречает нас со слезами: «Сестры, спаси вас, Господи!» Какие все радостные были, что заработали денег и монастырь отстоим.

Потом решили на работу выходить раньше и подольше задерживаться, чтобы не только в воскресенье, но и на неделе день или два сходить за ягодами и скорее выплатить налог. Мы столько набирали, что денег получали помногу. И скоро налог заплатили.

В следующий раз хотели налог дать еще больше, но через некоторое время объявили войну, и власти про нас забыли. Так и трудились, и монастырь держался.

Поездка по сбору в Печорский край

Во время войны нечего стало варить. Пришла от матушки игумении казначея, грешнице, мне даже в ноги поклонилась и говорит: «Мария, может, ты как-нибудь доберешься до Печор? Там все-таки русский народ, может, что-нибудь нам пожертвуют? Ты сама видишь – нечего варить. Дадим тебе человека, и поезжайте вдвоем. Господь не оставит, будем молиться за вас».

В то время никакого проезда не было, на несколько метров к эшелону нельзя было подходить; если подойдешь – расстрел. А ехать надо! Молишься, плачешь. Как подойдет эшелон военный, мы заходим с другой стороны, скрываемся, а как эшелон пойдет – бежим бегом, прыгаем на ступени. Когда не увидят, проедем до станции. Все-таки с таким большим горем, под расстрелом, доехали до Печор на четырнадцати эшелонах.

Приехали, а с чего начать – не знаем. И вдруг мне кто-то на ухо говорит: «Идите мимо больницы». И вот подошли мы к дороге, где надо сворачивать к больнице. Снова кто-то говорит: «Идите мимо больницы». Подошли к больнице – никого нет; уже повернулись, чтобы идти в гору к кладбищу, вдруг слышу: «Маня, Маня, подожди». Мама меня зовет. «Да вот, папа лежит в больнице, ‒ говорит, ‒ я приехала его проведать».

Пошли в палату, где отец лежал. Палата большая, и ко всем больным посетители пришли из разных мест, день был приемный. Я рассказала, зачем мы в Печоры приехали, о том, что продуктов в монастыре нет и не знаем, откуда наш путь начать. Все сели в кружок около меня и стали дело обсуждать: с чего и как мне начать. Вот было чудо.

И посоветовали нам начать с Новоселья, там собрать льняные семена на масло, как раз только продавать их начинают, и дедушка из Новоселья пообещал нас взять с собой. Мы так хорошо там набрали семя льняного, 80 литров. Четыре банки по 20 литров масла согнали. А в Печорском крае так хорошо нам зерна надавали и шерсти, лука много; кто варежки, кто чулки – много всего надавали. Я поехала хлеб менять, полные дровни хлеба привезла, сколько лошади смогли увезти. Надо было хлеб на рыбу поменять. Нам посоветовали на Талабские острова съездить. Но ехать было очень рискованно, граница ведь: с этой стороны немцы следят, а оттуда следят русские. Объявлено было, что если кто поедет – сразу расстрел. Я думаю: «За послушание поеду». Вспомнила, что из Талабска у нас одна монашка живет, попробую найти ее родственников, чтобы не выдали нас. Вот так Господь внушил.

Ехали мы ночью, Рождественским постом-то ночи длинные. Нас в дорогу крестили-крестили ‒ тут и женщины, и мужчины. Подъезжаем к Талабску, я молюсь: «Господи, пошли мне человека надежного». Вижу, идет бабушка, она и привела нас в дом к родственникам нашей сестры. Много нам тут рыбы надавали – и снетков, и лещей, и другой рыбы до самой дуги. И так мы благополучно вернулись и со слезами благодарили Бога.

А в это время, когда мы были по сбору, матушка игумения болела. Сколько раз была при смерти, нам рассказывали, но все время со слезами молилась: «Продли мою жизнь, Господи, чтобы мне видеть своими глазами, что приехали сестры, которых я послала в сбор. Ведь война, страшное время…» Как только мы в ограду въехали, нас скорее к матушке игумении послали. Пришли к ней в келью. Она с боку на бок повернуться не могла, а тут обрадовалась – и села, обняла, к груди нас своей прижала, целовала нас в голову и благодарила, а слезки так и катились у нее по лицу. Благословила нас, крест дала, иконку и послала обедать. Только пришли на кухню – нам говорят: «Матушка скончалась».

Искушение

В моей жизни было такое искушение, которое, как мне объяснил старец, было послано мне за осуждение. Вдруг ни с того ни с сего все решили, что один человек, который ушел на войну, на самом деле скрывается в лесу, а я его кормлю. И так наговорили, что дошло до властей, и они приехали в монастырь и матушку игумению очень напугали, сказали, что монастырь может из-за этого пострадать. Сестры все на меня сердились, потому что из-за меня монастырь могут закрыть. И я очень переживала. И один раз так много мне сестры обидного наговорили, что я вроде отчаялась. И в таком отчаянии я прилегла отдохнуть. И вдруг вижу, как бы во сне, Спасителя во весь рост. И такое у Него лицо, и руки распростерты ко мне, Он с такой любовью смотрит на меня и все сердце мне наполнил любовью и благодатью. Я говорю: «Господи, не оставь меня погибнуть». Он был на высоте, а под ногами у него было написано золотыми буквами. Я читала эти умилительные слова, но не дано мне было все запомнить. Только два слова запомнила: «Дети, терпите». Он благословил меня и скрылся. И потом уже все скорби было легко терпеть.

Я не виновата, но меня гнали, чтобы обязательно уходила. Тогда я попросила: «Матушка, окажите мне милость, чтобы мне завтра утром причаститься. Причащусь, а тогда и пойду, куда Бог даст». Пришла я на исповедь и перед крестом и Евангелием сказала батюшке, что я не виновата, и если меня выгонят, я не доеду до дома, потому что там уже были русские, а здесь немцы. Батюшка сказал: «Я тебе не верю. И вот только потому, что тебя ожидает расстрел, я допускаю тебя до причастия».

Батюшка мне не поверил, я расстроилась и решила, что значит так надо, воля Божия. Утром я причастилась. И вдруг после причастия, когда я уже прочитала благодарственные молитвы, меня позвали к игуменье.

Прихожу к матушке. Мне с любовью открыли дверь, келейница к матушке провела. А матушка бледная-бледная – лицо такое же, как белый апостольник. Я даже ужаснулась. И она вдруг повалилась мне в ноги и говорит: «Прости меня, ради Бога». Я ничего не могу понять. «Матушка, зачем же вы мне кланяетесь?» ‒ «Да вот, видишь, какое дело-то: Матерь Божия за тебя заступилась. Вот, Она уже дала знать нам, что ты, и правда, не виновата».

Оказалось, что этот человек, про которого говорили, что я его скрываю, прислал письмо. И мать бегом прибежала к матушке, принесла письмо. А в письме ‒ фотография, он ‒ в военной форме и подробно пишет о себе.

Вот, сестры, рассказала вам, что такое было испытание. Не подумайте, что кто-то виноват. Это посылается по воле Божией для нашего испытания, для нашего спасения души. За такие скорби надо Бога благодарить и не надо ни на кого обижаться. Что Бог посылает через людей ‒ все для пользы нашей души.

Схиархимандрит Лаврентий

Побывали мы в Киеве. Пошли на вокзал, а народу после войны много, кто куда едет, и нам никак было не получить билетов обратно. И вот матушка игумения Флоровского монастыря Флавия говорит: «Поезжайте вы на Чернигов. Чернигов – город маленький, там, надеюсь, вы получите билеты». И чудо какое свершилось, что выехали мы ни раньше, ни позже, а как раз на акафист святителю Феодосию в Троицком монастыре попали. Пели два хора нараспев. Регентом там был схиархимандрит Лаврентий, в пении очень искусный. Я на ногах не могла стоять от этого умилительного пения, упаду на пол, плачу-плачу, а потом думаю: «Надо же поглядеть, как хорошо управляет батюшка». Я заметила, что батюшка какой-то необыкновенный. Может, он старец великий? Подойду к нему под благословение. Кончилась служба, я его караулю. Подошла под благословение, а он мне говорит: «Ты приходи ко мне завтра обязательно в 7 часов утра, поняла?» А потом спрашивает: «Ты ночуешь у м. Евтропии?» ‒ «Батюшка, я и сама не знаю, где буду ночевать». – «Тебе надо просить, да вот игумения еще не ушла из церкви, ты иди скорее, проси ее благословить тебя, и м. Евтропия пусть тебя ко мне приведет». Я подошла к матушке, она благословила: «У м. Евтропии ночуйте».

На следующее утро мы с ним много о чем поговорили. А вскоре я к нему еще раз приехала и целую неделю у него жила. И тут я поняла, какой он святой человек, какой прозорливый. Он говорит с другой монашкой, я думаю: «Вот, не забыть бы спросить про это». А он поворачивается и на мои мысли отвечает. Такой был великий старец, я всю жизнь живу воспоминаниями о нем.

Велел он нам в Киев на воскресную службу съездить. «Всенощная такая в лавре, ‒ говорит, ‒ какой нету нигде, только где-то на Афоне». Приехали мы в пятницу, помолились в субботу и в воскресенье. А в понедельник пошли в пещеры к ранней литургии. Читали часы, вдруг выходит схимник из алтаря, прямо к нам. Подошел ко мне и говорит: «Вы сегодня причащайтесь». Я говорю: «Батюшка, мы вчера причащались». – «Это ничего не значит. И сегодня причащайтесь». И вот батюшка идет с Евангелием и крестом. Положил на мощи того святого, которому память в тот день была, и говорит мне: «Мария, иди исповедуйся». Я подошла. Он говорит: «Стань на колени. Кайся». А мы ночью исповедовались, в чем каяться – не знаю. И он сам начал говорить мне то, что я и за грех не считала. Он мне все вспоминал-вспоминал, а я только в готовом каялась. И он долго меня исповедовал, потом и говорит: «Прощаются и разрешаются все грехи от семи лет и до сей минуты».

Это было так ощутительно, что все грехи простились, передать невозможно. Всю службу плакала и только благодарила Господа, что Он сподобил получить такую исповедь. А потом причастились мы – и тоже радость неизъяснимая. И так наместник лаврский о. Кронид говорил проповедь о любви и ближним, что это тоже никогда не забудется. Сколько же мы там получили радости!

Приехали мы обратно в Чернигов, батюшка мне и говорит: «Ну вот, ты пороптала в первый раз в Киеве, что в наше время нет таких прозорливых святых, как прежде. А я вот нарочно тебя послал в Киев, исповедовал вас о. Кукша, он всю жизнь твою знал, тебе сказал, какие грехи у тебя неисповеданные, которых ты не понимала и не считала за грехи. И какую ты радость получила! Я послал, чтобы ты не думала, что одного меня нашла, а больше никого и нету. Запомни, святые были, есть и будут до скончания века. Только сейчас такое время, что они скрытые».

Когда я была у батюшки Лаврентия, спросила его: «Батюшка, почему это в монастыре не все одинаково. Работаем все вместе, я и сама на тяжелых работах была, и что-то не видели моих трудов, говорили: “Ну, какая ты там работница!” Я не понимаю, почему так?» А батюшка объяснил мне, что в монастыре много разных людей. Много званных, а мало избранных. Званные трудятся, их труды видят, их благодарят. А избранных ругают: «Вы плохо работаете». Это большое счастье, кого Господь избирает, что они живут и работают для Господа. Сам Господь скрывает их труды, они записываются у Него на небе. А после кончины они за свое получат от Него награду. А те, которые стараются ради земной похвалы работать, здесь и получают.

О сестрах

Была у нас монахиня Арсения, очень хорошая. Родители дали обет, что отдадут дочку на служение Богу, и отправили в монастырь против ее желания. Она первые годы скучала и молилась. А как прошло три года, у нее пропало желание уйти. Ее взяли на клирос, петь учили, читать. Она очень любила молиться, особенно Иисусовой молитвой. Бывало, на покосе придем на обед, все говорят, рассказывают что-нибудь, она сейчас же удалится и молится. Она без молитвы и не была нисколько. Была очень благочестивой. И умерла очень хорошей кончиной. Она в памяти у меня осталась подвижницей с непрестанной молитвой. Когда, бывало, идешь к ней посоветоваться, то она посоветует, и уйдешь от нее, как из рая.

Мать Ираида была большая труженица, на послушании всегда первая. Первая придет на послушание, последняя придет домой, а ночью молится. Сколько раз приходилось видеть: проснусь, а она земные поклоны кладет. И молчаливая, и терпеливая была. Начнешь что-нибудь ей говорить, бывало, скажет: «Маня, да это все пустое, лучше молись». Так что у нас были очень хорошие подвижницы и молитвенницы. Она умерла в Великий Четверг, Евангелие читали.

Мать Митрофания тоже была большая молитвенница. У нее родная тетя жила в Толгском монастыре, и мама к ней хотела ее отправить. Привезла в Кронштадт, а батюшка и говорит: «Нет-нет, она записана у Господа быть монахиней Пюхтицкого монастыря». Ей было тогда 16 лет. Она была простая, очень добрая, смиренная, кроткая. И очень любила послушание, все бегом, бегом. Я говорю: «Мать Митрофания, да ты же с четырех часов просфоры пекла, только закончила – и опять бежишь на работу. Поешь ты хотя». – «Милая моя, отдохнем на том свете, а поесть я и дорогой могу». Перед войной мало молодых приходило, так семидесяти-, восьмидесятилетние – все ходили на покос. Вспоминаешь, сколько было у старых сестер смирения, терпения, и на послушании они – первый пример. И сказать откровенно, то на нашем кладбище очень много нетленных мощей.

Подготовила Раиса Огородникова, г. Санкт-Петербург