Монашество есть сугубое христианство. Оно должно выйти за пределы теории, философии и стать бытийным. Ведь христианство – это не только жить со Христом рядом, думать, говорить о Нём… Христианство, а тем более монашество – это жить во Христе, находиться в общении с Ним как с Личностью. Формы подвижнической жизни разнообразны, но цель одна – обо́жение, соединение с Богом. И подвиг состоит в том, чтобы неустанно двигаться далее в направлении от себя ко Христу.

Но, согласитесь, можно много лет искренне, самоотверженно подвизаться, думая, что ты приближаешься к Богу, а на самом деле всё далее и далее удаляться от Него. Хорошо, когда рядом есть тот, кто может объяснить тебе суть подвига с первых дней твоего монашества. А иначе можно со временем сломаться, надорваться от непонимания смысла происходящего, а голова будет «взрываться» от помыслов с бесконечными «За что?», «Зачем?» и «Почему?».

В личном духовном опыте подвижника бывает период испытания веры. Вроде бы, уже есть какой-то свой подвиг, аскеза, выстроенная духовная жизнь и даже якобы отношения с Богом. Но однажды Господь вдруг очень откровенно и предельно точно задаёт тебе вопрос: «А не иллюзия ли это?» И уже сама эта точность, конкретность вопроса становится для тебя большим искушением. Тут не получится лукавить. Ты вынужден отвечать откровенно, а откровенно – часто больно, потому что приходится говорить о своём несовершенстве. И слава Богу, что такой момент наступает, это очень драгоценно.

Оказывается, проверить объективность своего духовного опыта невозможно ни в какой другой точке бытия, как только на краю ада. «Держи ум твой во аде и не отчаивайся», – говорит преподобный Силуан Афонский. То есть пока ты находишься в относительно комфортных условиях, нельзя испытать истинность твоей веры. И Господь, видя, твою готовность, однажды ставит тебя в ситуацию крайнего духовного кризиса. И если до этого ты находился в иллюзиях о самом себе и о своих отношениях с Богом, то всё это рушится, как картонный домик. Наступает состояние богооставленности. Но не нужно отчаиваться. Если ты правильно его переживёшь, то это станет отправной точкой на пути к не иллюзорным, не разгорячённым, а действительно реальным отношениям с Богом. И тогда ты увидишь, что эти отношения выстраиваются только через формат Креста.

Поэтому точка испытания веры очень важна. Она не должна пугать подвижника.

Нужно понять и принять, что в смысл нашей духовной жизни входит крестоношение. Иногда мы задаёмся вопросом: «А как умирают святые?» и отвечаем на это стандартной фразой: «Они умирают тихо, мирно, благоговейно». А как умирал Христос? Мирно и тихо? Это была скорбь неимоверной степени напряженности, до крика: «Боже мой, Боже мой, почему Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46). И если мы подражатели Христа, а вернее сказать, носители Христа внутри себя, тогда ответ очевиден.

Невозможно духовно вызреть без Креста. Крест нас взрослит. Он делает нас серьёзнее. Крест обнажает нерв нашего огрубевшего сердца, возрождая в нём духовную чуткость. Только через внутреннее утомление, через надрыв, когда у человека просто не остаётся сил на искусственную эйфорию, эмоциональные состояния, он способен очень тонко и объективно переживать Бога.

Умри, чтобы жить. Чтобы жить Христом, нужно умереть по ветхому человеку. Святые отцы, проходя всё это опытно, на этой идее и выстроили всю аскетику. Они искали эту точку боли, умирания во Христе.  Без этой боли невозможно взросление в меру возраста Христова. Подвижник опытно познаёт, что боль необходима и входит в смысл возрастания. Тогда, преодолев первоначальный страх, он говорит: «Господи, я согласен, я принимаю этот сценарий, этот путь». С этого момента начинается его вызревание.

Но, конечно, Господь оставляет нам свободу выбора. Он предлагает нам драгоценную жемчужину и сразу откровенно говорит о её цене. И если мы настроены искренне подвизаться в монашестве, мы соглашаемся на эту боль. Это и есть цена жемчужины.

Так, реальность и объективность духовного опыта может быть испытана только в мученичестве.

Послушание – это мученичество. Правило – это мученичество. Бдение – это мученичество. Общение со старшим и отказ от своего мнения – тоже мученичество. Всё это – добровольная постановка своего «Я» в крайнюю точку кризиса, боли. Страдания притупляют эмоциональность человека и через тяготу у него просто не остаётся ни телесных, ни душевных сил на иллюзорные, «духовные» восторги, переживания. Люди, которые страдали, имеют очень чуткое, тонкое сердце. А сердце, не знающее страданий – грубое, дебелое. Боль отрезвляет наше сердце. Это входит в смысл аскезы.

Не нужно бояться этой боли. Нужно приобрести опыт, что на самом краю этой боли, твоего маленького мученичества, придёт обильная благодать.

В последний месяц своей жизни архимандрит Софроний (Сахаров) очень страдал. Он болел раком, но испытывал не только физическую боль. Старец переживал, его сердце болело о том, готовы ли его духовные чада лишиться его. Он горячо молился за свой монастырь и за весь мир. В последние минуты перед смертью он испытывал сильнейшую агонию. Когда старец почил, его племянник отец Николай поспешил в храм сказать отцам, что старец отошел. Шла литургия. От кельи старца до храма – метров 30. Секунд 20 отец Николай бежал туда, а затем – обратно в келью. Вернулся он уже в другое пространство. Минуту назад там была Голгофа, и вдруг – Пасха.

В мирском понимании страдание – это результат неправильного поведения, как некое наказание. Но почему тогда страдают люди святой жизни? В это мировоззрение не вмещается искание страданий праведниками и преподобными. Они страдают в другом смысле. Христос сознательно дошёл до крайней степени человеческих страданий, и говорит нам: «Претерпевый до конца, той спасен будет» (Мф. 10:22). Вот это «до конца» бывает ужасно, когда кажется, что это уже предел твоего терпения. Но именно на этой, самой крайней точке, вдруг является Христос и утешает тебя.

Святой, чтобы войти в состояние такого подвига, понес сначала большой внутренний подвиг. Ведь самое тяжелое – это стабильный духовный труд. Труд ежедневный, нудный, порой лишённый вдохновения. Труд до смерти. Когда нет внимания, молитвы, когда обнажаются наши страсти, атакуют помыслы, а мы, несмотря ни на что, встаём, идём, двигаемся далее, продолжаем: «Господи Иисусе Христе… Иисусе, Иисусе…» – вот это и есть мученичество, и преподобничество, и праведность.

Теоретически все мы знаем, что православие – это не религия комфорта. Но иногда в молитве мы ищем комфорта духовного, некоего состояния умиротворения и покоя – подобно буддистам, которые в практике медитации ищут блаженства, просвещения. Но в чём тогда разница между нами, ради чего мы совершаем молитву? Ради состояния покоя, блаженства или ради того, чтобы быть со Христом? Мы ищем не состояния, а Христа. А хотим ли мы, чтобы Христос вошел в это наше «блаженство»? Ведь Он войдёт вместе с Крестом и нарушит наш покой.

А ещё в пространство нашей духовности вместе со Христом войдет и наш ближний, потому что мы имеем две главные заповеди – возлюби Бога и ближнего. Они неделимы. Нельзя взять только заповедь о любви к Богу и обмануть себя, что мои умилительные состояния и есть любовь к Богу. Когда мы принимаем ближнего со всеми его недостатками, это иногда приносит нам не просто дискомфорт, а крайнюю боль. Но Любовь истинная, христоподражательная – всегда жертвенная и не перестаёт. Она испытывается только в соприкосновении с ближним и только в крайне критической, дискомфортной для нашего «Я» ситуации.

Представим себе: вдруг в храм, или сюда, в зал, сейчас заходит убийца… И конкретно в эту минуту перед нами встает выбор – жизнь или смерть?

Но умереть даже ради Христа – не в этом суть нашего подвига. Потому что умирание ради высокой идеи было и у неверующих, например, у коммунистов – умирание «за други своя». Однако стимулирующей силой на этот подвиг была ненависть, например, к тем же фашистам. Высший идеал смерти – смерть за врагов, как у Самого Христа, а потом у архидиакона Стефана с молитвой: «Господи, прости им, не ведают, что творят» (Лк. 23:34). Только любовь к врагам, готовность за них умереть свидетельствует об истинном соединении с Богом. То есть важен не подвиг сам по себе, а его внутреннее содержание, качество: в каком духе он совершается. И только подвиг во Христе осолен этой главной приметой – без ненависти к врагу.

Так проверяется, есть ли в тебе Бог или это просто духовное разгорячение, которое ты, сам себя обманывая, выдаешь якобы за результат твоей духовной жизни, аскезы, молитвы. Ты переживаешь какие-то состояния? Поставь себя в точку соприкосновения с врагами – и твои состояния просто исчезают. Ты говоришь: «Я приобрел молитву…» – поставь себя в точку соприкосновения с врагами, нет молитвы, теряется. «Приобрел смирение, послушание…» – поставь себя в критическую точку, всё рассыпается, рушится. Бог даёт нам эти точки боли повседневно. Будем принимать их, не пытаясь избежать, обойти сторонкой.

Про монахов говорят: бескровные мученики. Они соглашаются на боль, на добровольное Распятие, на ежедневное умирание во Христе, в Котором обретают новое рождение.

В подвиге самоотречения сущность подвижника постепенно умаляется, сужается и доходит до крайней точки умирания «Я», в которой остаётся только Христос. В этой точке, во Христе, как в точке линзирования, и происходит преображение. Точка сужения переходит в расширение до бесконечности, потеря себя становится приобретением всех людей и способностью вместить в себя весь мир, скорбь претворяется в радость, а смерть даёт жизнь.

Поэтому святые отцы сочиняли аскезу, творили её, чтобы постоянно испытывать себя: способен ли я на такое умирание.

В этом и заключается, на наш взгляд, суть монашеского, христианского подвига.

Так испытывая себя и свою веру, мы постоянно будем приходить к неудовлетворённости собой, к чувству опасности, к чувству гибели – и слава Богу. Тогда мы опытно познаем, как нужен нам Спаситель, Сын Бога Живого. Тогда наш подвиг, как стабильное движение от себя ко Христу, станет нашей жизненной потребностью, а наша вера будет живой, истинной и крепкой.

Этого я искренне желаю всем нам.

Игумения Ксения (Пашкова),

настоятельница Иверского женского монастыря г. Орска.