НАСТАВНИЦА ПРЕПОДОБНОГО СЕРАФИМА
Житие преподобной Досифеи, затворницы Киевской
(1721–1776)
Тело мое приготовлено
к напутствованию вечной жизни;
молю вас, братия, не касаясь
предать его обычному погребению

Ближние и дальние пещеры Киево-Печерской лавры
Часть первая
Это было давно, в 1721 году. В богатой и знатной родом семье рязанских дворян Тяпкиных родилась дочь.

Род Тяпкиных, по сказанию древних родословцев, происходит «от мужа честна Василия Варгоса» по прозванию «Погожий», выехавшего в 1380 году с Ольгердовичами на Мамаево побоище, затем оставшегося в Москве и бывшего окольничим Димитрия Донского. Его младший сын Михаил, по прозванию Тяпка, был родоначальником Тяпкиных. Иван Иванович Тяпкин был наместником в Калуге в 1522 году, а племянник его Матвей Семенович — наместником в Мценске в 1537 году. Василий Михайлович Тяпкин был посланником в Польше (1674-76 гг.) и в Крыму (1683 г.) и думным дворянином.

После обычного веселия и радости родительской младенец был крещен, и наречено было имя ему Дарья. Окруженное роскошью и довольством, дитя понемногу росло и обещало быть в будущем украшением семьи. Казалось, все земные блага собирались вокруг хорошенького дитяти, чтобы предоставить, с течением времени, всевозможные утехи и радости жизни, но... судьба решила иначе.

Незадолго до появления Дарьи на свет бабушка ее, желая посвятить остаток дней своей жизни на служение Богу, отправилась по обещанию в Московский Вознесенский монастырь и там постриглась в монахини с именем Порфирии. Монастырь сей первоначально построен великою княгинею Евдокиею, супругою Димитрия Донского, а сама княгиня, во инокинях Евфросиния, нетленно почивает в главном храме воздвигнутого ею монастыря. Не удивительно, поэтому, что монахиня Порфирия не пожелала никуда более удаляться на покой, как только под кров и заступничество той, от мужа которой ее давнишние предки за свою верную и честную службу получили большое богатство и высокую знатность рода. Когда малютке Дарье исполнилось два года, благочестивые родители ее решили отправиться в Сергиеву лавру на богомолье. Не желая оставлять Дарью на попечение слуг, они взяли ее с собой. По пути они заехали в Москву и, поклонившись кремлевским святыням, остановились в Вознесенском монастыре1, чтобы погостить несколько дней у старицы Порфирии. Когда любвеобильная бабушка в первый раз увидала свою пригожую внучку, то до того привязалась к ней всей душой, что ни за какие блага не пожелала расстаться с маленькой крошкой.

— Нет, — сказала она, — я ни за что не отпущу ее! Пусть эта малютка будет здесь для меня светлым ангелом, покоящим исход моей старости... Я отдам ее на попечение блаженной княгини Евфросинии, и она своими святыми молитвами и материнским хотением поведет ее благим путем жизни...


Московский Вознесенский девичий монастырь
Долго не решались родители расстаться с маленькой Дарьей, но, видя неотступность просьб богобоязненной старицы Порфирии, с глубоким вздохом в сердце оставили Дарью в Москве. И вот с этого времени маленькая Дарья поселилась у бабушки в келии. Тесна и не весела была эта монастырская келия, но какая-то невидимая благодать осеняла в ней двух обитательниц. Не было здесь ни крику, ни шуму, ни ругани. Не слышно было ни дикого хохоту, ни праздных речей, а царила таинственная тишина, да слышался запах благовонного ладана и лампадного масла. Изредка только, когда бабушка Порфирия праздновала день своего ангела, собирались к ней с поздравлением почтенные старицы-монахини, да и то ненадолго: попьют кофейку с сухарями, потолкуют о грехах своих да о судьбе человеческой и так же тихо, как пришли, по келиям своим разбредутся. И снова мир и тишина... И снова бабушка с внучкой в келии одни...

Дарья от природы была девочка кроткая, вдумчивая, памятливая, умная. Каждое движение бабушки не ускользало от внимания ее пытливых глаз, каждое мудрое слово и ласковый совет глубоко западал в ее нежное сердце. Стоит Порфирии только глазом моргнуть, — внучка уже чутьем знает, что для бабушки нужно. Так и следит, чтобы не огорчить родимую чем. И, Боже сохрани, если бабушка захворает когда! Нет тогда покою маленькой внучке: целый день у постели сидит да слезами горькими обливается...

Рано приучила бабушка Дарью к послушанию и порядку. Бывало, чуть только солнышко заглянет, — маленькой Дарье уже не до сна. Словно трудолюбивая пчела, с постельки схватится и ну за работу скорей. Все образа от пыли насухо перетрет, лампадочки перед ними заправит, постельку бабушке приберет, келийку тряпочкой помоет; всюду чистоту да порядок на ведет. А бабушка глядит и не налюбуется: экое, мол, сокровище приобрела!.. А уж как любили они друг друга: и спят, и едят, и по саду гуляют — все вместе. Кажись, не только часу — ни одной минуты друг без друга прожить не могли. Не раз, бывало, проснувшись ночью, и не видя в постели близ себя любимой бабушки, Дарья подымала с тревогой голову:
— Бабушка, где ты? — вопрошала она.
Но бабушка безмолвствовала. Углубившись в молитву, она стояла на коленях в углу и, ежеминутно осеняя себя широким крестным знамением, клала перед крестом бесчисленные поклоны.
— Бабушка, да где же ты? — снова беспокоилась Дарья. — Мне страшно, бабушка... Я боюсь одна...
— Спи, мое дитятко... Спи, родимое... Милость Господня с тобой... — отвечала наконец бабушка и, успокоив малютку, снова углублялась в молитву.

Но Дарья не спала. Широко раскрытыми глазами следила она за движениями бабушки. Большие разноцветные лампады ярко теплились перед дорогими образами, едва освещая окружающие предметы и распространяли по келии приятный полусвет. Кругом была мертвая тишина. Только изредка слышно было, как старческие губы богобоязненной Порфирии шепотом твердили святые слова вдохновенной молитвы... Чудно было глядеть Дарье. Чудно и любо. Кажись, целый век не спала бы. Все слушала бы, как молится бабушка, все повторяла бы за ней дивные слова вдохновенной молитвы. Да, великие это были минуты в жизни Дарьи. Добрым семенем запали они в ее детское сердце.
В Вознесенском монастыре
Монахиня Порфирия давно видела благие стремления понятливой внучки и со всем рвением многоопытной души спешила посвятить маленькую Дарью в тайну величия Божия. Она стала рассказывать ей о том, что солнце, луна и прочие небесные светила, а также люди, животные и все находящиеся в мире предметы созданы рукою Всемогущего Бога, во власти Которого все на земле. Стала рассказывать ей о том, как грешные люди своими беззакониями прогневили Творца и подверглись за это жестокому наказанию. Но Милосердный Господь, дабы искупить вину рода человеческого, ниспослал на землю Единородного Сына Своего, Который творил чудеса и, распространяя правду Божию на земле, претерпел от людей большое поношение и умер за грехи их на Кресте. И вот, для того, чтобы не прогневлять более Творца и дабы заслужить Его драгоценную милость, каждому человеку надлежит молиться в храме Божием, молиться не как-нибудь, а со слезами, усердно и, живя со всеми в мире и согласии, надлежит слушаться и почитать старших...

С глубоким вниманием слушала маленькая Дарья мудрые наставления бабушки Порфирии. Детское сердце ее, объятое огнем божественной любви, от всей чистоты своей возлюбило Распятого Господа, Храм Божий сделался для нее с этих пор самым излюбленным местопребыванием. Бывало, чуть только начнется благовест, Дарьюшка вся так и встрепенется. Сейчас начинает бабушку торопить: то мантийку ей подаст, то клобучок с четками отыщет: скорее, мол, не то опоздаем!.. Другие дети придут с матерями в церковь — вертятся кругом, плачут, смеются. А Дарья — стоит, не шелохнется. Только все на инокинь посматривает: те — поклон, и Дарьюшка бух наземь; те — крестным знамением ограждаются, и Дарьюшка от них не отстает. Да и как креститься умела: взрослому у нее поучиться!.. Но вот обедня кончилась.

Станет бабушка, по выходе из церкви, милостыню подавать: внучка тут как тут: немедленно собственными руками благотворит бедняка.
— Бабушка... не надо... Я сама раздавать буду!..
А бабушка ей в ответ:
— Оделяй, оделяй, родимица.
И тут же учить начнет, что все люди создания Единого Бога и от одного человека произошли. А потому, кто любит и верит в Бога, должен любить и творить добро ближнему своему, ибо вера без добрых дел мертва и не приведет человека к вечной жизни. «Всякому просящему у тебя дай... От хлеба твоего даждь алчущему и от одеяний твоих нагим» (Тов. 4, 16). А внучка слушает да запоминает и тотчас норовит случай найти, чтобы доказать свои знания делом. Увидит, например, что бабушка мало ест и постится, сейчас и сама начнет подражать ей. А чтобы не увидал кто — свое съедобное странничкам да убогим отдаст. Бабушке и невдомек, что маленькая постница ради Господа голодает...

Так проходили дни за днями. Дарьюшка росла и крепла телесно, развивалась и совершенствовалась духовно. Грамоте Дарья научилась в монастыре и к семи годам знала наизусть множество молитв. Немало с этих пор новых понятий зародилось в ее юной голове. Она вполне уже сознавала величие Божие и без труда умела различать зло от добра. Правда, не сразу достигла Дарья такого cовершенства. Много труда и мудрости употребила бабушка, чтобы воспитать ее в страхе Божием. Увидала, например, однажды, что Дарья по нерадению милостыни бедняку не подала, грязным, оборванным видом его погнушалась, тотчас в келию его позвала, и заставила внучку служить за столом.
— Кто не любит человека, не может любить и Бога, — строго сказала ей Порфирия.

И вот, на будущее время, всякое дело, за которое бралась Дарья, приучала ее творить с большим вниманием и аккуратностью, хотя бы дело это было и маловажно. Когда же Дарьюшка отличалась и преуспевала в чем-либо, то отнюдь никогда не хвалила ее, а наоборот, даже посторонних просила порицать и бранить ее.

Но этого мало. Каждый вечер, перед молитвословием и отходом ко сну, бабушка ставила Дарью перед образами и, приказывая исповедывать вслух все дневные грехи, приучила этим ее к самоуничижению и кротости... Нарядами бабушка Дарью также не баловала. Если и случится, бывало, надобность одежонку ей справить, то прежде заставит Дарью собственными руками смастерить себе и только после этого заказ портнихе сделает. Таким путем бабушка приучила ее к бережливости и труду, так что, когда Дарьюшка подросла, то ни одной минуты не могла в келье без дела просидеть. Либо станет Порфирии келейное правило вычитывать, либо рукоделием займется, а то увидит, что бабушке взгрустнулось, о грехах своих, значит, мается — сейчас к матушке игуменье побежит, священную книжечку от нее раздобудет.
— Хочешь, бабушка, я тебе о райских блаженствах, или мучениях во аде почитаю?
И начнет звонким, ангельским голоском вычитывать:
— «И приидут на тя вся клятвы сия и поженут тя, дондеже потребят тя: яко не послушал еси гласа Господа Бога твоего, еже хранити заповеди Его и оправдания Его, елика заповедал тебе» и т. д. (Втор. 28, 15).

А бабушка сидит, умиляется и горячие слезы раскаяния бесконечно текут по старческим впалым щекам...
Когда Дарье исполнилось девять лет, родители порешили взять ее из монастыря. Не по сердцу пришлась такая весть благонравной юнице. Но делать было нечего. Честь дворянского рода, к которому принадлежала Дарьюшка, требовала от нее светского воспитания и разностороннего образования в науках. Об этом-то больше всего и беспокоились ее родители, для этой цели они и приехали за нею в Москву. Кроме того, бабушка Порфирия, чувствуя ослабление сил и приближение смерти, возымела ревностное желание облечься в великий ангельский образ — схиму. А потому, при всей строгости своей подвижнической жизни, необходимо было для нее совершенное уединение и безмятежный покой, присутствие же постороннего лица послужило бы большою помехою при выполнении ею новых монашеских правил и схимнических обетов. Оно, конечно, жаль было расставаться бабушке с любимою внучкой. Целых семь лет учила она ее, воспитывала как родное детище, и всею душою и сердцем успела привязаться к ней. Но хотя и много горьких слез было пролито ими при прощании, однако настойчивые требования родителей сделали свое дело. Благословив внучку маленьким образком, бабушка Порфирия рассталась с нею навсегда.

Прошло недели две–три — и юная подвижница Дарья переступила порог родительского дома... Жутко показалось Дарье на первых порах ее новой, неизведанной жизни. Что-то чуждое и непонятное таилось в каждом незнакомом уголке большого барского дома. Что-то новое и противное сердцу виделось во всем. Там, в монастыре, она привыкла к воздержанию и порядку — здесь преизбыточествовали роскошь и довольство. Там привыкла она ложиться рано и вставать засветло — здесь все просиживали до полуночи и валялись в постели до позднего утра. Там была совершенная тишина, витало безмолвие и душевный покой — здесь царили неимоверная суета: слышались бесконечные крики, ругань господ да слезы крепостных слуг и разносился по всем углам веселый смех домочадцев. Некогда было ни книжёночку почитать, ни Богу порядком помолиться. Ибо там, в Вознесенском монастыре, храм Божий был открыт постоянно, и богослужение совершалось каждый день, а здесь, в соседнем селе, батюшка был старый да хилый и служил одну только литургию по воскресным и праздничным дням. Да и родные, по правде сказать, не особенно ее характеру потачку давали. Увидели, что Дарьюшка за 7 лет одичала, от людей отбилась совсем, стали ее благородным манерам учить, француженку-учительницу к осени выписать собирались.

Но Дарья вышла из монастыря совершенною монахинею. В среду и в пятницу она не принимала ровно никакой пищи. Да и в прочие дни ни мяса, ни молока, ни яиц совсем не употребляла. Как истая христианка, Дарья была смирна и незлобива: кроткая поступь, кроткое сиденье, кроткий взгляд, кроткое слово. С высшими и низшими по званию была одинаково ровна, никому не противоречила и никого не оскорбляла ни словом, ни делом, ни взглядом своим. Только и старалась об одном, чтобы не досадить чем-нибудь ближнему своему. Даже крепостная девушка, приставленная к Дарье для комнатных услуг, получала от нее одну лишь сердечную усладу и большое душевное утешение...
Дарья не искала земной пышности, славы и блеска, а отвлекая ум свой от суетных мыслей, старалась возвести его Горе, к Господу Славы. Сердце ее было преисполнено страха Божия. У кого есть страх Господень — тот ненавидит неправды (Прит. 8,13). Приученная еще в детстве простирать свои руки к скитальцам и странным, Дарьюшка и теперь старалась быть утешительницею печальных: вводила бедняков в свою комнату и разделяла с ними хлеб и питье. Родные недоверчиво косились на нее, бранили бабушку за внушение Дарье монашеских идей, смеялись над юною подвижницей, но все было тщетно. Дарья неуклонно шла по пути истины, и, ступив на стезю добродетели, в Христе все мысли заключала и с Ним Жила сердцем и душой.

Постелью служила ей узкая доска, а изголовьем — мешок, наполненный сеном. Когда домашние вопрошали ее, зачем она так делает, Дарья отвечала:
— Чем менее душа прилепляется к земному, тем выше возлетает она. Ибо для того человека, который искренно стремится к Небу, все земные вещества становятся отвратительными и лишними...

Но окружающие ее люди в недоумении качали головой. И не только близкие соседи дивились ее странностям, но даже привычные к тому родные смотрели на нее, как на зачумленную. Бывало скажут:
— Дарьюшка! Ты бы почище принарядилась. Сама видишь — разные гости к нам наезжают. На тебя, замарашку, зарятся. Сейчас по всему свету разнесут: богатая девушка, а в нищете ходит...
А Дарья им в ответ:
— Нет на свете богаче Христа, Царя нашего Небесного. Но и Он в нищете ходил, не имел, где главы приклонити... А я что перед Ним?.. Знайте же, что я не стремлюсь украшаться нарядами, а хочу украсить себя Божескою правдою.

А то, бывало, станут сестры, или подруги на бал к соседям собираться, придут Дарью с собою звать, но она ни слова в ответ не промолвит, только в комнату молча уйдет, да на ключ от них и запрется. Впрочем, что и говорить об этом. Не только игралищ да танцевальных вечеров избегала Дарья, — даже от всякого общения с людьми удалялась она. Бывало, чуть только услышит, что бубенчики во дворе забрякали, дальние гости, значит, на лошадях приехали, — сейчас в тенистую аллею отцовского сада заберется и так, до самого утра глаз своих домой не показывает. Гости до полуночи сидят: пьют, едят, веселятся, а Дарья в тиши ночной усердно Богу молится и поверяет Ему свои тайные думы.

Родные на другой день с досадой спрашивают:
— Где ты была?!
— С Богом душой собеседовала, ибо в Писании сказано: «Удались от зла и сотвори благо».
— Ах ты, бесстыжая!.. Смотри, что выдумала?!.. Она творит благо. Да знаешь ли ты, что своими постоянными странностями ты осрамила честной наш род?
— Родные мои! Если я буду заботиться, чтобы не осрамить вашей чести, то легко могу поддаться искушению и тем самым могу осрамить всенепорочное имя Господне.
— Но ведь ты забываешь, что ты наша дочь и сестра, а живешь, как чужая.
— Простите меня, ради Бога... Я люблю вас всех... Люблю горячо и сильно... Но знайте, что эту любовь, это плотское родство, я давно решила принести в жертву духовному родству. Душа моя ныне возлюбила Господа, а сердце отдано Тому, Который сказал: «Всяк, иже аще сотворит волю Отца Моего, Иже есть на небесах, той брат Мой, и сестра, и мати Ми есть» (Мф. 12, 50).
Но домашние на это ни слова не могут сказать. Выслушают, покачают в недоумении головой, да и прочь отойдут: ничего, мол, с нею не поделаешь.
Много натерпелась Дарьюшка. Много тайных слез пролила она. Уж очень не нравилось ей жить с родными, дома, в семье. Слишком шумно да весело было там. Оно понятно: старшие сестры пригожи были, женихов к себе поджидали. К тому же и сама Дарьюшка подрастала. Ей было 15 лет. И хотя тело ее было измождено суровым постом и молитвою, однако не было лишено природной красоты. А родные только того и ждали, чтобы поскорее ее замуж сбыть. «Авось, — думают, — в супружестве опомнится, блажь из головы выкинет». Неразумные! Они не ведали того, что душа Дарьи совсем не лежала к миру. Они не знали того, что никакой иной дух, кроме Святого Духа, не был в состоянии влить мир и спокойствие в ее наболевшую душу. Всем, кажется, известно, что для женщины нет третьего жребия. Их только два: или Бог, или человек, то есть муж. Значит, — или сораспятие Христу, или земное счастье. Но ведь земного счастья не искала Дарья, а Царство Христово, к которому стремилась она, было не от мира сего. Ибо кто живет в миру, тому трудно достигнуть умиротворения помыслов, так как он видит перед собой много зла, которое, оставаясь в памяти, непрестанно теснится и производит в мыслях большое замешательство... Правда, нельзя было сказать этого про Дарью. Целость неистраченных чувств ее была сохранена вполне. Но она не могла бы принести счастья своему мужу, так как в сердце хранила перевес любви к Богу. Об этом не раз размышляла и сама Дарья и решила до конца жизни сохранить в себе непорочное девство.
— Пускай же замрет во мне все жизненное у подножия Креста Христова, — думала она, — ибо я верю, что вслед за ним взойдет заря радостного утра и воскресения...

Недолго после того терпела да страдала Дарьюшка. Она ждала только удобного случая, чтобы покинуть навсегда родительский дом. Правда, нелегко было это сделать. О чем бы она ни думала, куда бы ни шла, повсюду ее тревожил вопрос: «А мать, а отец?.. Как расстанусь я с ними?.. Как покину их на старости лет?.. Как уйду без благословения родительского?..» И словно в ответ, какой-то невидимый голос сладко шептал: «Всякий, кто оставит дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать... ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Мф. 19, 29)

— Блажен!... — встрепенувшись сердцем восклицала тогда Дарья. — Блажен покинувший отца и мать ради Господа! А я чего прозябаю тут? Зачем медлю начинать подвиг спасения? Отчего услаждаю себя приятными яствами да напитками, когда быть может, нищий бедняк ежедневно грызет сухую корку черствого хлеба? Зачем беспечно и лениво валяюсь на мягкой постели и не думаю вовсе о том, что быть может, несчастный больной лежит в это время на голой земле и мокнет под дождем, согреваясь накинутым рубищем. Ох, горе мне, горе, окаянной! Горе мне, попирающей заповеди Христа!

И Дарья порешила во что бы то ни стало уйти в монастырь. «Но куда? В какой монастырь? Эх, не все ли равно!.. Лишь бы только поскорее пристать к тихой пристани... Господь Милосерд. Он очищает и возводит избранных Своих к высшему совершенству разными путями жизни, сообразно с их духовным состоянием. Вот, например, преподобная отроковица Мария, переодевшись в мужское платье, поселилась вместе с отцом в мужском монастыре и под именем Марин спасалась там, преуспевая в добродетелях и творя чудеса... Или преподобная Евфросиния — 16 лет от роду также переоделась в мужское платье и, под именем царского евнуха Измарагда, пришед в мужскую обитель, навсегда поселилась там. Целых 38 лет прожила она в этой обители и только за три дня перед кончиной своей, когда лежала на одре в болезни, открылась пришедшему в монастырь отцу своему, что она его дочь2... Отчего бы и мне не последовать их благому примеру? Неужели у меня не хватит для того силы воли? Неужели Господь не поможет мне уневестить себя Христу? О, нет! Я верю всему. И вера моя спасет мя».

Долго размышляла об этом Дарья и страшилась одного, чтобы постоянное откладывание «до завтра» не вызвало неудовольствия Божия. Еще боялась того, чтобы совесть ее, успокоенная этим «завтра», не замолкла совсем, а желание прервать сообщение с миром не показалось для нее непосильной жертвой и, вместо решения устроить побег из родительского дома, не вкралась жалкая мысль оставить это решение без надлежащего исполнения. Ибо «никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк. 9, 62). И даже мысль о том, что неудачный побег может быть замечен родными, и вместо приобретения свободы, необходимой для выполнения тайных замыслов, ее могут вернуть с позором домой, не могла поколебать предпринятого решения.

— Господи, Господи, взыска Тебе лице мое, — со слезами взывала Дарья и пламенно молилась Творцу, в надежде на Его неизреченную милость. И что же?! Сердцеведец всей твари Господь, внимая тайным помыслам отроковицы Дарьи, не замедлил устроить благое хотение ее... Наступил 1736 год. На дворе стоял май. Весна была ранняя, теплая, приятная. Скучно бывает сидеть в такое время дома, взаперти. Утомленная однообразием комнатной обстановки, человеческая душа рвется куда-то вдаль, в лес, надеясь отдохнуть на широком просторе обновленной природы. И вот, в один из таких майских дней, когда погода выдалась ясная, тихая, благоуханная, Дарьины сестры решили уйти в лес. Еще с раннего утра стали собираться они, запасаясь провизией и корзинами. Но чтобы им веселее было резвиться, задумали пригласить с собою младшую сестру.
— Дарьюшка, — сказали они, — сегодня мы отправляемся в рощу... Ты никогда не сопутствуешь нам, а всегда убегаешь от нас. Быть может, на этот раз согласишься, милая, погулять с нами?

Они думали, что сестра, по обыкновению, ответит отказом, но Дарья не поколебалась ни минуты и с восторгом согласилась на предложение. Она как бы давно ждала этого случая, а потому, какая-то трепетная радость мгновенно охватила все ее существо.

Роща была недалеко. Густым, зеленым шатром раскинулась она под голубым небом, удерживая внутри себя густой аромат весеннего воздуха. Высокие сосны, перемешавшись с ветвистыми елями, тихо покачивали своими верхушками, бросая на землю сладостную тень... Целые рои пернатых пташек радостно порхали, перелетая с ветки на ветку... В густой чаще зеленых кустов звонко переливались соловьи, пронизывая воздух голосистыми трелями... Вдали куковала кукушка... Все в природе, казалось, ликовало, все благодарило и славило Творца.
— Господи, Господи, — умиляясь сердцем, восклицала Дарья, — вся премудростию сотворил еси. А мы, грешные, стали недовольны ничем и, наполняя землю беззакониями и проступками, снова как бы распинаем Христа. Каждый живет только для себя и, упиваясь земными наслаждениями, не мечтает о загробной участи. Никто не желает ведать, что человеческая жизнь — это море, воздвизаемое бурей напастей, соблазнов и страстей. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16, 26; Мр. 8, 36). Не дай же и мне, Господи, погрязнуть в тине грехов. Настави мя на путь истины и приведи к вратам Небесного града. Душа у меня одна. Одно и время жизни. Конец ее неизвестен. Воздушная же пучина непроходима и наполнена яростными врагами. Нет помогающего мне, кроме Тебя, о Господи! «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже!» (Пс. 41, 2) Уневести же меня, Сладчайший Христе, и не изжени к Тебе грядущую вон...

И снова вспомнилась Дарье тихая, уютная бабушкина келья и вся монастырская жизнь. Целые десятки приветливых, боголюбивых и кротких сестер окружали ее там. Ласковые, добрые были все. Бывало, выбежит Дарья на двор — каждая с поцелуями навстречу спешит: «Здравствуй, монашенька наша!.. Здравствуй, постница маленькая!.. Игумения-крошечка... Сосуд избранный... Расти, дорогая, во славу Божию, да благословит тебя Бог».

— Да, хорошо было жить в монастыре! Ибо только там, вдали от суетного мира, забот и треволнений, легко бывает очищать тело постом и истощать его жаждою, а душу — украшать смирением, наполняя ее благоуханною молитвою. Но здесь?.. О, как тяжело выступать в миру на скользкий путь тернистого подвига! Пытливый ум упорствует и не хочет отвлекаться от суетных мыслей и восходить Горе к Богу. И, как тело, лишаемое пищи, ослабевает, так и душа, лишаемая молитвенной пищи, приближается к расслаблению и мысленной смерти...

Дарьюшка оглянулась. Кругом не было никого. Сестры ее незаметно отстали и ушли в сторону. «Ау!.. Ау!..» — перекликались они друг с дружкой. «Ау!.. Ау!..» — вторило им далекое эхо. Дарья остановилась. «Неужели сейчас? — думала она. — Конечно сейчас... Никто не увидит меня, никто не откроет моего тайного побега. Только одни безмолвные деревья будут немыми свидетелями сокровенного замысла!..» Итак, скорей! От сего часу она не принадлежит более миру, она отдает свою жизнь на служение Богу... Широким крестом осенила себя Дарья и твердыми, решительными шагами направилась вперед...

Напрасно милые сестры звонкими голосами звали ее обратно домой. Напрасно с горьким плачем и дикими воплями искали ее по лесу. Дарья не откликалась. Она без оглядки шагала вперед. Вот она уже далеко от них. Не стало более слышно испуганных голосов. Роща кончилась. А там, впереди, изгибаясь змеей, показалась большая дорога. «Прощай, родимый дом, свидетель былого рождения на свет! Прощайте и вы, живущие в нем, милые, близкие сердцу родные! Спасайтесь, бодрствуйте, молитесь. Буду и я молиться за вас. Только не ищите меня. Теперь я не для вас. Теперь я не от мира страстей. Я навсегда покидаю вас. Покидаю вас ради Господа. Помните же: Дарья никогда более не вернется к вам!..»
Москва, нач. XIX века
Как молодой сокол, затомившийся в долговременной неволе, расправляет свои отяжелевшие крылья, так с тайною охватившею сердце радостью направилась Дарья к Москве. Со священным трепетом и вся преисполненная духовной жажды молилась она там. Роковой побег совершился. Оставалось только избрать место для начатия иноческих подвигов. И, недолго думая, Дарья направилась в Вознесенский монастырь. Войдя в церковь, она увидела бабушку. Спокойно молилась старица Порфирия перед образом Богоматери. Но как осунулась, как постарела она. Как изменились за эти шесть лет лица многих сестер. «Счастливые! — подумала Дарья. — Открыто и беспрепятственно вы отдали себя на служение Богу, а я… вынуждена прятаться, скрываться, терпеть...» И, воспламенившись сердцем, Дарья хотела уже подойти ближе, чтобы поклониться в ноги дорогой бабушке и облобызать всех. Хотела даже пойти к матушке игуменье, рассказать ей все свои приключения и просить о пострижении. Но мысль, что она слишком молода и не достигнет желаемого успеха, охладила пыл ее пламенного сердца. А там внезапно могут нагрянуть родные и, разоблачив место ее пребывания, силою возьмут ее домой. «Итак, нет! Не такая жизнь суждена мне. Не такой путь лежит предо мною!..»
Троице-Сергиева лавра
И не долго думая, Дарья вышла из монастыря, остригла волосы, приобрела на базаре мужское крестьянское платье и, переодевшись в него, направилась в Троице-Сергиевскую лавру. Трудно было признать в Дарье девушку, да еще благородного, знатного рода. Бледное исхудалое лицо, загорелое от солнца и долговременного путешествия, изменило нежные очертания красивого девичьего личика и сделало их более грубыми и мужественными. Низкий голос и степенная равномерная походка также не могли вызвать никакого подозрения.

Но вот, наконец, пришла Дарья и в Сергиевскую лавру. Не раз бывала она здесь. Часто приезжали они с бабушкой Порфирией на богомолье. А потому каждое место, каждый уголок этой отечественной святыни остался у ней в памяти... Что же монастырское начальство? Оно приняло Дарью весьма благосклонно. Но, проведав о том, что Досифей (таким именем назвалась Дарья по прибытии в лавру) никто иной, как беглый юноша-крестьянин, отказалось наотрез постричь его в иноческий образ. Долго рассуждали старцы об этом и наконец разрешили Дарье пребывать в лавре тайно на послушании. «Видно, так Богу угодно», — подумала Дарья. И, не находя никакого исхода и возможности к исполнению своего тайного намерения в России, не теряла надежды получить пострижение в Киеве 3. А пока, до поры до времени, решила потрудиться в Троице-Сергиевой обители.

Не будем говорить о том, что все от души полюбили статного, юного и трудолюбивого беглеца Досифея. Ибо не было такого человека, которому не сумел бы угодить он. Не было такого послушания, на которое он не был бы способен. Всякий видел в нем пример истинного трудолюбия и постоянного стремления жить по-Божески. Но скажем лишь то, что нелегко было спасаться юной малоопытной девушке среди другого пола. Подумайте, сколько осторожности, сколько силы воли и внимания требовалось от нее, чтобы устоять от соблазна, от искушений и зла. Ведь и она была подобна другим людям и по греховным навыкам падшего естества человеческого носила во внутренности своей неисчерпаемую глубину страстей и неиссякаемый источник грехов. Чем же ограждалась Дарья? А вот чем. Какой бы степени благости, добродетели, невинности и благочестия не достигала она, всегда не переставала ходить со страхом и, в рассуждении целомудрия, никогда не полагалась на самую себя. «Что я такое? — ежеминутно вопрошала себя Дарья. — Слабость, непостоянство, неверность». И, оставаясь непрестанно на страже внимания, хранила глаза и уши свои, чтобы не услышать чего-либо, могущего осквернить ее душу. Наблюдая чрезвычайную скромность и строжайшую умеренность, уклонялась от ненужных, даже самых необходимых разговоров с мужским полом и, чувствуя себя совершенно беспомощною находиться без присутствия благодати Божией, беспрестанно молила Господа о не оставлении и помиловании ее. Так начинал спасение Досифей, так закалял в себе терпение и могучую волю.
Братия Троице-Сергиевой лавры
Прошло три года. Обезумевшие от горя родители, испытав все способы к отысканию пропавшей дочери, потеряли всякую надежду на ее возвращение и наконец решили испытать счастья: лично приехали искать Дарью по Москве. На вопросы их у схимницы Порфирии, старица только с удивлением качала головой и, конечно, не могла дать никакого ответа. Тогда в большом отчаянии и сердечной тревоге родные отправились в лавру преподобного Сергия и там усердно просили Бога и святых угодников Его, дабы им был открыт след пропавшей дочери. Молитва родителей была услышана. Когда Дарьина мать со своею старшею дочерью стояли в церкви около солеи, мнимый послушник Досифей часто проходил около них, зажигая и погашая перед иконами свечи. Долго и внимательно разглядывала его родная сестра и, приковавшись вниманием, заметила в лице его удивительное сходство со своею пропавшею сестрою.

— Мамочка, мама, гляди, вон стоит Дарья!.. — шепотом воскликнула, наконец, сестра.
— Ах, что ты, родимая, да это — монах...
— Нет, нет, мамочка, — это она... Погляди лучше: и волосы, и глаза, и подбородок, и губы — все ее.

В это самое время Досифей оглянулся на толпу. С глубоким вниманием вперила отчаявшаяся мать свой пытливый взор в родное детище, и какое-то внутреннее чутье тотчас подтвердило ей предположение старшей дочери.

— Господи! — зашептали ее побледневшие губы, — да неужели это она? Неужели это Дарья, мое родимое дитятко, которую уже три года ищет истерзанное тоскою мое материнское сердце? А что, если и в самом деле это она? О, как возблагодарю Тебя, Боже, яко услышал еси глас моления моего!.. Но как же могло случиться это? Как попала она в сие святое место? Впрочем, что же я?.. Решительная, предприимчивая, умная, она была способна и не на такой подвиг...
И бедная старушка то радовалась, то, хватаясь рукою за трепетавшее сердце, готова была от неожиданности и волнения упасть в обморок.

На счастье их, вблизи проходил знакомый иеромонах. Старшая сестра тотчас остановила его и, указывая глазами на Досифея, попросила привести его к ним в гостиницу. Иеромонах утвердительно кивнул головой и, не расспрашивая о причине этого желания, пошел дальше...

Когда обедня окончилась и люди стали выходить из церкви, иеромонах подошел к Досифею и, указывая перстом на шедших в толпе народа мать и сестру, ничего не подозревая, сказал:
— Брат Досифей!.. Они весьма желают говорить с тобою. Исполни их просьбу, посети их в гостинице.
Зорким оком поглядела Дарья по направлению перста и мгновенно угадала, что это были за люди. Сердце ее вздрогнуло и затрепетало как пойманная птичка, но Дарья удержалась от восклицания.

— Хорошо, батюшка... Передайте им, что я скоро приду... приду к ним... — глухим голосом отвечала Дарья иеромонаху и быстрыми шагами направилась в свою келию. Там наскоро собрав свои вещи и накинув на плечи котомку, Дарья, не медля ни минуты, вышла за монастырские ворота и направилась в Киево-Печерскую лавру...
Киево-Печерская лавра
Тяжел и долог был ее путь. Палило ее знойное солнце, мочил проливной дождь, пугали хищные звери, непривычные к ходьбе ноги болели и утомлялись, но Дарья решила терпеть до конца. «Добрый человек, — думала она, — всегда найдет добрых людей, которые дадут ему кусок хлеба, а воду даст ему земля без платы. Большего человеку не нужно».

Долго странствовала Дарья и, наконец, достигла Киева. Золотыми крестами заблистали на солнце величественные храмы древнего русского Иерусалима, но краше всех и выше всех, вздымаясь над крутыми берегами широкого Днепра, показалась чудотворная лавра. С великою радостью вошла Дарья под кров обители священной и, поклонившись нетленным останкам святых угодников Божиих, направилась к настоятелю лавры архимандриту Иллариону (Негрембецкому). Там, представ перед ним, Дарья смело сказала:

— Отче святый... Я крестьянин некоего из великороссийских бояр... Зовут меня Досифей... С юных лет возымел я желание быть монахом и решил посвятить себя на служение Распятому Христу... Не оставь моей скудости... Прими меня под кров Небесной Владычицы. Верь, что я буду трудиться здесь до последнего издыхания и ни единым жестом не посмею осквернить благодатной святыни.

Настоятель осмотрел Досифея с ног до головы и, не решаясь лично приютить беглеца, доложил об этом митрополиту Рафаилу (Заборовскому). «Вероятно, — думал настоятель, — этот беглец натворил какого-либо зла и скрывается от глаз правосудия. Боюсь, чтобы не приобрести с ним великих хлопот... Уж очень лицо его не говорит за то, чтобы ему хотелось спасаться в монастыре». Благочестивый архипастырь тотчас призвал Досифея к себе и, видя перед собою благообразного юношу-крестьянина, удивился его начитанности и обширному уму. Долго беседовал он с удивительным беглецом и, хотя принял его благосклонно, однако тоже отказался исполнить его заветное желание.

— Друг мой, — сказал митрополит, — ты сам знаешь, что, по указу Царского Величества, ни воинов, ни беглых крестьян, без отпускного письма своего помещика принимать в монастырь не велено. Но мало этого. Даже и о тех лицах, кои уже освобождены, проведывать приказано — для чего освобождены, и умеющих грамоте не весьма постригать, кроме собственного Императорского Величества указа и Синодального определения («Регламент» Петра I).
Митрополит Рафаил (Заборовский)
Поняла тогда Дарья, что не суждено ей Богом открыто проживать на монастырской свободе и что не для такой жизни призывает ее Господь. «Всяк иже хощет по Мне идти, да отвержется себе и возьмет крест свой и по Мне грядет» (Мф. 16, 24; Мр. 8, 34; Лк. 9, 23). Крест же сей: разного рода лишения, тягости и печали. А потому, раз она решилась идти за Господом Крестоносцем, то не может шествовать без креста. Ибо желающий вырваться из плена врага спасения разве может сделать это без борьбы и ран? Или больной, которому необходимо сделать прижигания и отрезы, разве может избавиться от страданий и боли? И рассудив обо всем, Дарья решилась на последнее средство. По примеру начальника русского иночества преподобного Антония она избрала себе древний вид отшельничества — пещерное житие. И, подобно тому, как некогда преподобный Антоний обходил монастыри, что бы отыскать себе подходящее по духу место для начатия иноческих подвигов, так юная Дарья стала обходить Киевские обители, ища себе подходящее убежище. Но не найдя ничего в самом граде Киеве, отправилась за город, в Китаевскую пустынь, и там, обходя окрестные горы и леса, обрела большую высокую гору, нарицаемую Китай. Гора эта, окруженная с юга и севера дремучими лесами, стоит на две с половиною версты от Днепра и с вершины ее вид на окрестность на большое расстояние, даже до Триполья. Взойдя на вершину ее, Дарья пришла в неописуемый восторг и в умилении сердца воскликнула: «Это — покой мой навеки: здесь вселюсь» (Пс. 131,14). И решила поселиться здесь навсегда. Кроме того, осмотрев ее с разных сторон, Дарья обрела на Китай-горе множество ископанных пещер, по которым видно было, что киевские подвижники издревле отходили сюда на строжайшее уединение. Но, не желая пользоваться плодами чужих трудов, Дарья собственноручно вырыла у вершины горы небольшую пещерку и тайно поселилась в ней 4.

Никто не обратил на нее внимания. Никто не преследовал ее здесь. Многие спасались так. Многие уходили в то время в дремучие леса. Строгие указы Великого Петра и его преемников о непринятии в монастыри людей беглых и несвободных могли только поддерживать именно этот вид иночества, который освобождал отшельника от уз общественного рабства и навсегда укрывал его от взоров мира и полицейских. И только десятки лет сурового пустынножительства привлекали к спасающемуся внимание мира, но уже не недоверчивое, а полное благоговейного уважения.

Весною 1906 года я возымел желание посетить эти пещеры и в сопровождении послушника Григория Любого отправился на Китаевскую гору. По внутреннему виду они ничем не отличаются от лаврских пещер и имеют с западной стороны довольно удобный вход. В середине пещер находится большая, просторная комната, свыше четырех сажен длины и двух с половиной сажен ширины, с полукруглым сводом в потолке. В западной, южной и северной стороны от нее устроены коридорные ходы, ведущие в глубину пещер. Стены, потолок и пол этой комнаты обложены кирпичом и плотно отштукатурены. Отштукатурены в некоторых местах и пещерные ходы. Еще при митрополите Киевском Филарете решено было устроить на Китай-горе небольшой скиток, на 12 схимников-старцев, обязанность которых должна была состоять в неусыпаемом чтении Псалтири, по два часа в сутки на каждого старца, но симпатичная идея эта не осуществилась. Тогда, с благословения покойного митрополита Арсения, в 70-х годах прошлого столетия поселился в пещерах схимонах лавры Тит и начал там подвизаться. Усердием его Китаевские пещеры были очищены и расширены вглубь. Пользуясь покровительством наместника лавры архимандрита Варлаама и сочувствием боголюбивых щедродателей, старец возымел мысль построить внутри пещер небольшую церковь. Решение было получено, и схимонах Тит совместно с келейником своим Иосифом Железная шапка (прозывался так за то, что носил на голове железную шапку около пуда весом), и со многими из трудолюбивых братий Китаевской пустыни дружно принялись за работу. Вскоре пещера была выкопана и при посредстве лаврского эконома Мелхиседека обложена кирпичом и отштукатурена. Один из старцев Китаевской пустыни, принимавших участие в копании пещер, рассказывал, что во время работ к ним подошел одетый в мантию неизвестный монах и спросил: «Что это вы, братия, делаете?» — «Хотим построить церковь» — отвечали труженики. «Затея хорошая, угодная Богу, и церковь действительно будет, но построят ее нескоро». После этих слов монах стал невидим... Слух об этом чуде распространился среди мирян, и на помощь схимонаху Титу явились благотворители. Некий купец из Рыбинска прислал ему денег и стал изготовлять за свой счет, для сей церкви металлический иконостас. Когда все было готово, Тит явился с докладом к митрополиту Арсению: «Благословите поставить иконостас, Ваше Высокопреосвященство». — «Какой иконостас?» — «На Китаевских пещерах». — «А начальник пустыни где?» — «Нет его, он нездоров и не может явиться». — «В таком случае надо это дело отложить». — «Не извольте беспокоиться, Владыко святый, мы сами без него все сделаем». — «Нельзя, нельзя... Без начальника не разрешу... Надо отложить». Предприятие не состоялось. Не теряя надежды, Тит остался жить при пещере и, выстроив при входе в нее уединенную келейку, стал проводить время в спасительном упражнении и молитве. Каждый любопытствующий осмотреть эти пещеры обязан был получить на то благословение Тита и чрез внутреннюю дверь его келии направлялся вглубь пещер. Долго прожил там Тит, претерпевая всякую нужду и невзгоды, часто был избиваем до крови разными злоумышленниками и ворами и, не получив осуществления своей идеи, вскоре скончался. Пещеры эти находятся в том же состоянии и по сие время5.
Несколько лет прожил Досифей (отныне так будем именовать Дарью) в пещере, проводя строгую, суровую жизнь, всю посвященную подвигам самоиспытания, очищения сердца и устремления ума к Господу Богу и вечному блаженству. Питался он только хлебом да водою, которую приносил ему некий старец Китаевской пустыни. Когда же наступал Великий пост, Досифей затворялся наглухо, и выходил только по ночам, чтобы насобирать мху и корней, которые служили для него тогда постоянною пищей. Вещественным огнем Досифей также не согревался в пещере. И, подобно тому, как преподобный Исаакий Печерский, стоя на молитве в церкви, не чувствовал, что босые ноги его примерзают к каменному полу, так и юный отшельник Досифей постоянно согревал себя трезвенною духовною теплотою от воспламенявшейся в сердце молитвы. Но, кроме этого, он во всю свою последующую жизнь, даже и не возгнещал в пещере огня. Когда его спрашивали об этом, Досифей со вздохом отвечал: «Господи, Господи! во свете лица Твоего узрим свет... Бедные мы грешники... Укрываясь от глаз человеческих темнотою ночи, мы все думаем, что нас не заме чает никто. А Бог? "Не на всяком ли месте очи Господни смотряют злыя и благия?" Ибо даже ад и пагуба явны пред Господом: како не и сердца человеков?.. Итак, око Божие видит все, Ангел-хранитель да человеческая совесть суть свидетели всякого рода мыслей и дел. Сознавая сие, для меня все равно — горит ли огонь в моем жилище, или нет, я всегда могу лицезреть своим умом Вышнего, Который стоит близ меня и внимает моим словам».

Другим Досифей говорил:
— Не говори о пище, жилище и других маловажных вещах, а со страхом и трепетом проходи житие свое. Как райскую птичку, береги страх сей, чтобы не улетел. Улетит — не поймаешь. А для сего затвори двери своей келии, собери мысли и свяжи чувства вниманием. Утехи минутны, а добродетель бессмертна. Коли ты обладаешь разумом — выбирай любое...

И дабы сохранить слезы умиления и любви ко Христу, он разными способами умерщвлял свою плоть, не давая ей ни отдыху, ни покою. И чем больше Досифей насиловал себя, тем скорее приобретал мир. Ничто не может отлучить подвижника от любви Христовой. А потому и Досифей, всем сердцем привязавшись к Нему и будучи мертвым на земле, был жив для Бога и постоянно стремясь к Небесному чертогу, как бы заранее предвкушал блаженную вечность, находясь еще на земле. «Кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее» (Лк. 17, 33). Иначе говоря, кто работает Господу в исполнении заповедей, не жалея своих сил, тот спасется, а кто жалеет себя, тот погибнет. И вот, нисколько не жалея своих сил, Досифей удалился в уединение и ежедневными подвигами испытывая себя перед Богом, испрашивал у Него благодатную силу для побеждения греховных навыков.
Императрица Елизавета Петровна Романова
Однако недолго скрывался юный любитель безмолвия от взоров человеческих. «Ничто же есть сокровенно, еже не открыется, и тайно, еже не уведено будет» (Мф. 10, 26; Мр. 4, 22; Лк. 8, 17; 12, 2). А потому, как ни избегал Досифей человеческой славы, как ни затворялся наглухо от любопытства людей, не только стал прославляться среди окрестностей Киева, но даже сделался известен самому Царствующему Дому. В 1744 году Киев посетила Императрица Елизавета Петровна... Императрица во время путешествия своего часто выходила из экипажа и, исполняя данный обет, шла иногда по нескольку часов подряд пешком... 25 августа состоялся торжественный въезд Государыни в Киев. Два митрополита: Киевский Рафаил (Заборовский) и Белгородский Антоний, нарочно прибывшие к этому дню, окруженные многочисленным духовенством всего города и его окрестностей, приветствовали венценосную путешественницу... Звон колоколов киевских сливался с неумолкаемыми кликами восторженных киевлян. Государыня была от души тронута такою радостною и осторженною встречею и, прослезившись, сказала в присутствии всех:

— Возлюби меня, Боже, в Царствии Твоем Небесном так, как я люблю народ сей благодарный и незлобивый6.

Императрица отправилась прямо в Лавру, где, после краткой литии в Великой церкви7, проследовала в приготовленные для нее архимандричьи кельи. В продолжение всего своего пребывания в Киеве державная поклонница неоднократно посещала Ближние и Дальние пещеры, бывала в Софийском соборе, Михайловском и Флоровском монастырях, а также и в других киевских храмах и святых местах. Плененная чудным местоположением лавры, Государыня путешествовала также и по окрестностям ни с чем несравнимого в этом отношении Киева. Наслышавшись из рассказов окружавших ее лиц о живописной местности Киево-Китаевской пустыни, она до крайности заинтересовалась ею и пожелала немедленно посетить ее.

Прибыв туда со многими духовными и светскими чиновными особами и поклонившись святому месту, где жил некогда великий князь Андрей Боголюбский8, Государыня услышала о богоугодно жившем на Китаевской горе пещернике Досифее и пожелала видеть его. Для сей цели наскоро были сделаны деревянные колышки, которые прибиты были по всему подъему в гору и изобразили таким образом род ступенек. По ним-то Государыня Елизавета Петровна и поднималась пешком на гору Китай. Подошедши к пещере Досифеевой, она приказала вызвать обитавшего там отшельника. С нескрываемым изумлением отворил Досифей отверстие своего пещерного жилища и, вышедши на свет Божий, узрел перед собою державную посетительницу. Не ведая, кто она, но чутьем угадывая, что перед ним стоит сама Императрица, окруженная блестящею свитой, Досифей поклонился ей до земли и низко потупил свой взор.

— Давно ли спасаться стал, раб Божий? — ласково вопросила его Елизавета Петровна.
— С тех пор, Государыня, как душа моя стала навыкать вниманию... С тех пор началась моя духовная, внутренняя жизнь, которая не покидает меня даже доселе.
— Отчего же ты избрал такую печальную, суровую жизнь?
— «Печальны будете, — сказал нам Господь, — но печаль ваша в радость будет» (Ин. 16, 22). Ибо только узкие врата и тесный путь, Государыня, вводят человека в вечную жизнь. Земля, на которой мы живем, суть страна нашего изгнания, где мы должны обучаться скорбям, чтобы наследовать утраченное нами блаженство. И только претерпевый до конца, той спасен будет.
— Неужели же ты окреп в своем намерении? — сказала тогда благочестивая Императрица. — Неужели не раскаиваешься в том, что оставил утехи и сладости мира и не поддаешься иногда влечению сойти со креста?
— Пускай крест мой тяжел, Государыня, пусть я в поту и крови падаю под ним, но я решил, во чтобы то ни стало, донести его до конца. Я знаю, что поприще мое усеяно колючими терниями, но я буду ползти по нему до изнеможения и никогда не соглашусь на постыдное бегство, чтобы не погибнуть с распятым по левую сторону креста Христова разбойником... Раненые до потери сил или павшие в бою воины, ведь не лишаются своей доли чести между торжествующими, уцелевшими от ран победителями? Но без кровопролития нельзя праздновать и победы. Ибо всякий знает, что наше торжество не здесь, а за пределом нашей жизни, где и ожидает нас венец или осуждение...

— Слова твои, раб Божий, пришлись мне по сердцу. Вижу, что несмотря на твою молодость, Господь оделил тебя мудростью и житейским опытом. Если ты согласишься оставить свой затвор, чтобы послужить в тех делах, кои угодно будет мне для тебя предназначить, то я в будущем отличу тебя.
— Всемилостивейшая Царица! Ни злато, ни серебро не обогащает душу, но добродетель. Когда Господь позвал Петра, Иакова и Иоанна, они тотчас оставили все и пошли за Господом. Отчего же они так скоро и охотно пошли? А оттого, Государыня, что увидели более светлое, лучшее, большее. Таков и у нас закон в душе, что, вкусив лучшее, она отвращается и бросает худшее. Но утехи всех сортов удаляют человека от царствия. Ибо душа, порабощенная земными благами, не будет при частницею вечных благ. Кто же стяжал на земле Единого Бога, только тот и бывает несказанно богат, хотя бы земных благ и не имел совсем...

О многом после этого расспрашивала Императрица Досифея и после долгих разговоров узнав, наконец, что Досифей за рабство9 до сего времени не пострижен, повелела немедленно постричь его в рясофор и даже сама на другой день изволила присутствовать при обряде пострижения. Имя Досифей пожелал оставить прежнее без изменения.

Такими неисповедимыми путями Промысла Божия исполнилось, наконец, пламенное желание инока Досифея и, потерявши всякую надежду на получение иноческого чина, он, к великому изумлению своему, получил его вдруг, неожиданно... Велик же Бог земли Русской, Который сказал: «Просите и дастся вам, толцыте и отверзется» (Мф. 7, 7; Лк. 11, 9).
Старица Досифея
Расставаясь с Досифеем, Государыня вручила ему кошелек, наполненный золотом. Но молодой затворник, проводя Императрицу, золота в пещеру не внес, а положил его в глиняном черепке у дверей и, подражая этим преподобному Агапиту — безмездному врачу, который поступил так же с золотом великого князя Владимира Мономаха, полученным от него за исцеление князя от опасной болезни, — совсем перестал заботится о покинутом кошельке.

Между тем, через некоторое время пришел к Досифею из селения Пирогово один благочестивый крестьянин и, постучав в крошечное оконце, передал ему принесенную в подаяние пищу.
— А у меня была Самодержавная, — сказал ему Досифей, — и что-то мне дала...
— А что же такое она дала вам, батюшка?
— Не видел... Посмотри сам. Вон оно, в черепке лежит...

Крестьянин, подняв кошелек и увидев золото, чрезвычайно удивился.
— Батюшка! — воскликнул он. — Да тут червонцы!.. Посмотрите, как много положено!.. Возьмите же их...
Но Досифей, с улыбкою отвергнув его предложение, наотрез отказался принять принадлежащие ему деньги.
— Делай с ними, что Бог тебе на душу положит... А мне они не нужны.

Тогда удивленный крестьянин немедленно отнес кошелек в Киево-Печерскую лавру и представил духовному собору. И вот, с общего совета соборных старцев и с согласия монаха Досифея, решено было на эти деньги выстроить в селении Пирогове церковь. И приступив к работам, в скором времени возвели там вместо малой, обветшалой, деревянной церкви, новую, большую, также деревянную церковь с приличным иконостасом и приобрели для оной серебряный потир. Церковь эта недавно сгорела. На место ее возведена новая, каменная, находящаяся там ныне.

В то же самое посещение Китаевской пустыни Государыня Императрица изволила пожаловать братии сей пустыни 1000 рублей... Кроме этого, во время своего пребывания в Киеве, Императрица лично присутствовала при закладке живописной Андреевской церкви, воздвигнутой по ее повелению, по чертежам знаменитого архитектора графа Растрелли. А на возведение ее, в 1749 году, всемилостивейше было ею пожаловано 20.000 рублей. 12 сентября Государыня Императрица Елисавета Петровна, напутствуемая благословениями духовенства и пожеланиями народа, отбыла из Киева.
Часть вторая
Китаева гора, дорожка к пещерам, китаевские пещеры
Долгое время после пострижения в рясофор прожил Досифей в пещере, проводя время в алчбе и жажде, терпеливо перенося тесноту, холод и различные страхования от бесов. О, если бы раскрылись уста сего великого подвижника, чтобы оповестить людям все ужасы духовного мира, всю борьбу с невидимыми врагами и различные искушения от бесов, которые он претерпевал, то в ужас пришел бы смертный человек и горько бы заплакал, сознавая свое бессилие и духовную нищету. И вот, слава о Досифее как о великом подвижнике-прозорливце, удостоившемся даже Высочайшего посещения, стала разноситься по разным углам обширной матушки Руси!

Одаренный от природы светлым и обширным умом и имея в себе великую духовную опытность, Досифей привлекал к себе многие сердца православных христиан, а потому всякого рода нищие духом и больные сердцем являлись к нему целыми толпами за советом и утешением. Но Досифей никуда не выходил из своего убежища и никого не принимал к себе. Желавшие получить от него благословение и наставление могли беседовать с ним через маленькое окошечко.

А наставлять людей действительно было в чем. В то время на Руси водилось множество еретиков, лукавых лицемеров и пустосвятов, носящих овечьи шкуры, и рассевающих по лицу Русской земли различные ереси, расколы и суеверия, и тем самым прельщавших простой народ. Правда, Киев и Украина1 были отчасти вне опасности, но и у них была своя борьба. Борьба эта была благородная, разумно-христианская, и не с грубыми невеждами вроде протопопа Аввакума или Романа и Павла, своими бестолковыми выдумками возмущавшими на севере спокойствие Церкви, а с хитрыми, образованными и ненавистными иезуитами, наводнявшими Киев и окрестности своими грубыми и нелепыми толкования ми святых отцев. Вот от этих-то лжеучителей и лжепророков и приходилось, зачастую, Досифею ограждать и оберегать суеверный, простой народ. Но не одни только простые люди пользовались его наставлением, приходили к нему за советом и лица знатного происхождения. Ибо нужда да людское горе куда только не прокрадываются? Доступна им и хижина бедного поселянина, пролезают они и в полные великолепия царские палаты!

— Батюшка, — сказал Досифею один знатный киевский вельможа, — помогите!.. У меня случилось большое несчастье... Видно, Бог оставил и не слушает меня.
— А ты зачем затыкаешь уши свои от речей, коими умоляют тебя нуждающиеся?
Вот потому не слушает и тебя Господь. «Иже затыкает ушеса своя еже не послушати немощнаго: и той призовет и не будет услышан». Но ты не скорби... Это не беда еще... А будет горе, если Господь не послушает тебя, когда станешь молиться Ему об отпущении грехов.
— Батюшка, но ведь я молюсь... Молюсь ежедневно и, полагая утром и вечером множество поклонов, призываю имя Господне...
— Всуе трудишься, друг мой. Ибо зовешь Его одним только языком, но не сердцем. Если бы и сердце твое произносило молитвенные слова, то оно готово было бы повиноваться Тому, Кого исповедует своим Господом. Ступай же домой и размысли, что такое Господь и что ты перед Ним; сколько благ соделал Он для тебя и сколько делает; для чего живешь на земле и до чего доживешь в будущем. И вот, когда углубишься, то у тебя родится готовность исполнять волю Его неуклонно и не скажешь ты только языком: «Господи, Господи!» — а от всей души воззовешь: «Господи, помоги мне, и даруй силы ходить в воле Твоей!» И тогда взывание твое будет приятным для Господа.

Вот так-то утверждал всех Досифей в христианских добродетелях и умел применять свою речь к положению, званию и состоянию каждого человека. Со старцами говорил о молитвенном упражнении и постоянном богомыслии, с молодыми — об опасности страстей и прихотей, с отцами — о воспитании детей, с детьми — о страхе Божием, и прочее. Но удивительнее всего было то, что особый дар слова соединялся в нем с прозорливостью. Он обличал тайные прегрешения, возбуждал к покаянию и предостерегал от будущих бед и искушений. Замечали, что когда Досифей давал просфору или жезл, то это означало выздоровление и благоденствие, а когда ладан, то этим предвещалась смерть...
Спустя двадцать лет со дня удаления Досифея в затвор, он вторично увидел перед собою родную сестру. Родители Досифея давно уже скончались, и удрученная тоскливым одиночеством сестра его решила посетить Киев. Помолившись здесь Богу, она пришла к затворнику Досифею и стала рассказывать ему о семейных несчастьях и о безвестно пропавшей сестре, которая не разыскана до сего дня. Она не узнала его, ибо, беседуя с родною сестрою, старец Досифей не показал своего лица. Прощаясь с нею, он дал совет не допытываться, если кто-либо из родных скрылся из дому ради Господа.

— Не препятствуй сестре жить, раз пошла она ради Господа. Лучше радуйся, что не пресмыкается, подобно тебе, греховными помыслами и не помышляет о земном, а возрожденная Духом свыше торжествует и спасается о Боге. Ибо «не имамы зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем» (Евр. 13, 14).

Вскоре после означенных событий последовал в России указ, чтобы «отшельникам не быть нигде», по причине последовавших на Руси некоторых злоупотреблений. Не желая быть нарушителями царского указа, лаврские старцы предложили Досифею переселиться в лавру. По прибытии сюда, старец избрал себе место на Дальних пещерах и, не изменяя своих обычаев и жизненных правил, продолжал невозбранно жить там уединенно, затворником. Пищу он получал по желанию от лавры, которую ему послушник определенный приносил тогда, когда подвижник сей считал нужною к употреблению.

Имя келейнику старца Досифея было Феофан. Родом из украинских земледельцев, он двенадцати лет лишился своих родителей и остался сиротою вместе с малолетним братом и сестрою. Шестнадцати лет Феофан принялся за земледелие. Однажды, когда он трудился в поле, Божественный свет озарил его душу и особенное умиление наполнило его сердце: в тот же час распряг Феофан волов своих, оставил землю, плуг и, даже не простясь с братом и сестрою, увлекаемый любовью ко Христу, пошел из родной стороны. По прибытии в Киево-Печерскую лавру, он был принят в число послушников и, проведши в разных трудах 17 лет, был определен на служение подвижнику Досифею.

Много душевной пользы принесло Феофану сближение со старцем Досифеем. Будучи сердцем кроток и нравом послушлив, с детскою верою внимал он мудрым изречениям старца Досифея и, видя в них неиссякаемый источник благости и глубину мудрости, всячески старался подражать своему учителю в житии. И что же? Слушающий слова Господни и исполняющий их подобен строящему дом на камне, а слушающий, но не исполняющий, подобен строящему дом на песке. Так и Феофан, слушая и исполняя благие советы своего старца, приобрел силу побеждать страсти и помышления лукавого... Когда же Феофан был не в духе, и его смущали нечистые помыслы, прозорливый старец немедленно призывал его к себе и, утешая, говорил:

— Терпи, брат, терпи до конца и спасешься. Полюби скорбную жизнь ради спасительности великой и возбуди жаждания ее как пития. Оно горько, но целительно. А пришла беда — надо перенесть, ибо ее, как тесную одежду, не сбросишь. Не думай, что ропот избавит от беды. О, нет! Он только отягчит ее, а смиренная покорность и благодушие отнимут всякую тяготу от бед. Прими в рассуждение то, что если бы Господь захотел поступить с тобою по правде, то не такую беду послал бы тебе. А будешь терпеть да крепиться, Господь подаст тебе такую крепость духа, что другие будут только дивиться твоему горю да беде, а ты будешь радоваться да приговаривать: «Милые мои!.. Да мне и терпеть-то нечего!»

— Отче! — ответствовал ему на это Феофан, — сердце не слушает меня... Оно молодо... От него исходят помышления злые...
— А в сердце как попали? Откуда? Где корень их был?
— В грехе...
— А отчего грех разрастаться стал?
— От моего собственного произволения.
— Ну, так иди и отсеки его от своего произвола. Как в дереве сначала обрывают листья, отсекают ветви и сучья, и отрубают ствол до корня, так и ты отсеки от себя всякие похоти и не позволяй исходить из сердца злым помыслам. А как это лучше сделать, укажет тебе твой разум и рассуждение. Ибо рассуждение для человека — это садовничий нож, который одни ветви отсекает, другие прививает.
— Отче! Трудно мне исполнять сие. Немощь берет свое и колеблет дух мой.
— Не поддавайся... Не поблажай себе. Знай, что это «саможаление» и есть самый льстивый и опасный враг наш. «Отдохни немножко, — говорит враг, — ты утомился». Видишь — какой добряк нашелся! А попробуй, послушай его. Одно послабление поведет к другому, дело спасения расслабнет, порядок благочестивой жизни забудется, и ревность о Боге охладеет. А там что? Омрачение разума, грех и падение! Ох, нет! Коли помог Господь начать дело спасения, не оставляй его.
— Но что же мне делать против этого? Как поступить с собою?
— Не жалей себя самого, а прилежно наказывай. Держи плоть свою в строгой дисциплине, ибо она раба бессмысленная: когда утомляют ее — смиряется, а чуть дашь ей малую льготу — начнет показывать когти и свирепеть очами любострастия... Горе нам! Никто не стремится укрощать, а все угождают и стоят за нее. Но помни: «Плоть и кровь Царствия Божия наследити не могут» (1 Кор. 15, 30).

Однажды Досифей послал Феофана к пономарю Великой церкви и велел принести ему херувимского ладану. Ученик исполнил приказание. Тогда Досифей положил ладан у себя на окне и стал раздавать его по кусочку каждому из приходящих к нему за благословением киевлян.
— На, возьми, — говорил он, — да покури хорошенько у себя на дворе... Скоро будет страшное несчастье... Люди станут падать на дороге и умирать как мухи... Но вы не унывайте... Не падайте духом, дети... А молитесь, молитесь...
Преподобный Паисий Величковский, Нямецкий монастырь, автограф преподобного Паисия – из письма киевскому митрополиту Арсению (Могилянскому)
И что же вышло? В конце 1770 года, действительно, появилась в Украине моровая язва, которая быстро приближаясь к Киеву, окончательно появилась в нем 3 сентября. Бывший тогда губернатор, генерал-аншеф Феодор Матвеевич Воейков, немедленно принял меры к устранению и уменьшению бедствия. Заставы и рогатки все были закрыты, и привоз хлеба из окрестных селений был настрого воспрещен. Разрешалось провозить только те продукты, которые по освидетельствовании оказывались привозимыми из благополучных мест. Запрещен был также прием в дома и монастыри пришлых людей без надлежащих свидетельств, и велено было избегать стеснительности в жилье... Однако, несмотря на такие меры, язва свирепствовала день ото дня все с большею силою. Особенно страдали дома, где было много жильцов. Пострадала от нее и Киево-Печерская лавра, немало вымерло в ней тогда иноков и пришлых людей. Что же творилось с теми людьми, которые получали накануне от Досифея ладан? Говорят, они остались невредимыми, и страшная болезнь миновала их дома...

Прошло с тех пор четыре года... Вскоре у Феофана возгорелось желание посетить святые места, ознаменованные событиями земной жизни Господа Иисуса Христа. Пришедши к Досифею, он стал просить у него благословения на дальний путь. Но прозорливый старец отвечал:
— Нет тебе пути ни в Иерусалим, ни в Святую Гору. Тебе предстоит в свое время другой путь... А теперь, если желаешь, отправляйся в Молдавию... Это путешествие тебе будет на пользу.
— Но с кем же я пойду туда? К кому? Я ведь никого там не знаю.
— Ну, это не беда... Ступай сейчас на Подол, там найдешь двух молдавских иноков, которых и приведи сюда.

Феофан беспрекословно повиновался. Пришедши на Подол, он действительно нашел там двух иноков, которые пришли в Киев из Молдавии. Один из них, по имени Софроний, оказался никто иной, как друг и спостник великого Паисия, и был впоследствии архимандритом2. Исполнив все поручения, данные ему Паисием, Софроний собирался с другом в обратный путь, как вдруг перед ними предстал инок Феофан и стал усиленно просить к старцу Досифею. Пришедши к Досифею и услышав от него просьбу взять с собою Феофана, иноки охотно согласились на это, и все трое немедленно отправились в путь. Во все время длинного путешествия Феофан прислуживал им. Однако нелегок показался ему путь в Молдавию. Всевозможные притеснения со стороны турок3 и разные лишения ослабляли его энергию, так что Феофан раскаивался в том, что покинул Киев. Близ Нямецкой обители путников встретил сам Паисий4 и, приветствуя всех, сказал:
— Чадо Феофане, не вотще бысть к нам путь твой. Он уготовит тебе мзду свою.

Любезно принятый всеми, Феофан жил сначала в Нямецком монастыре, потом ходил и в другие обители, осматривая их местоположение, изучая чиноположение и уставы монашеские, а также нравы и обычаи иноческого жития. Весьма трогательным показался ему пример жизни этих иноков. Нестяжание их было полное: в келиях, кроме иконы, книг и орудий для рукоделья, не держали ничего. Отличаясь смирением, они устрашались гордости, тщеславия, ненависти, и не знали взаимных обид. Если случалось кому, по неосторожности или горячности, оскорбить другого, то такой сейчас спешил примириться с оскорбленным. Кто же не хотел простить согрешившего, тот был изгоняем из монастыря. Походка у иноков была скромная и благочинная, а глаза были опущены долу. При встрече они друг друга предупреждали поклоном. В церкви всегда стояли на назначенном для каждого месте. Празднословия не допускали не только в церкви, но ни в монастыре, ни вне его. С аввою Паисием жило тогда до 700 братий, и когда они собирались на послушание по 100 и более человек, то один из них непременно читал вслух книгу или рассказывал какую-либо душеполезную повесть. Если же кто начинал праздный разговор, его немедленно останавливали. В келиях одни писали книги, другие пряли, третьи шили клобуки и камилавки, выделывали ложки, кресты и занимались разными рукоделиями. Все были под надзором наставников и духовников. Никто самовольно не дерзал даже съесть какой-либо плод, которых так много в той стране. Только с благословением и все вместе вкушали они произведения земли во славу Божию.

По сердцу пришлась Феофану эта жизнь, и он стал упрашивать Паисия оставить его в Молдавии. Но старец ему сказал:
— Иди теперь в Россию и еще немного послужи своему старцу, имеющему скоро скончаться. А потом, по благословению его, иди спасаться, куда он тебе укажет.

И, напутствуя Феофана своим благословением, прибавил:
— Чадо! Господь наш Иисус Христос и Его Пречистая Матерь да соблюдут тебя на всяком пути. Верую, что Бог не даст тебе искуситься более меры и сподобит части избранных Своих ради преподобных отец Антония и Феодосия Печерских и старца твоего Досифея. Да будет же на тебе, от нашего смирения, благословенье Божие. Передай своему благочестивому старцу мою благодарность и не забывай наше убожество...

Снабженный на дорогу всем потребным, Феофан возвратился в Киев и снова стал там прислуживать своему старцу Досифею...
Паломники едут в Киево-Печерскую лавру, келья подвижника в Дальних пещерах
Неудобно стало жить Досифею на Дальних пещерах. Уж слишком досаждал ему простой народ, громадными толпами окружавший его келию и постоянно теснившийся у окна. Желая остаток дней своих посвятить исключительно молитве и воздержанию, Досифей в 1775 году стал просить настоятеля лавры архимандрита Зосиму Валкевича о перемещении его снова в Китаевскую пустынь. А потому, вскоре, с благословения митрополита Киевского Гавриила Кременецкого поселился там в уединенной келейке, при прудке. Существует предание, что Досифей, в последнее время своего пребывания в лавре, состоял лекарем и когда ему стали предлагать сан иеродиакона, отказался. После чего, восприняв на себя высший подвиг Христа ради юродства, начал бегать по городским улицам и обличать народ, почему лаврское начальство и предложило ему переселиться снова в Китаевскую пустынь. Целый год провел там старец Досифей в великом воздержании, молитве и посте.
Преподобный Серафим Саровский
Вот в это самое время, то есть как раз в полный расцвет Досифеевой славы, стал приуготовляться Богом к возжжению новый светильник земли Русской — преподобный Серафим Саровский. Родившись в 1759 году, в городе Курске от благочестивых родителей Исидора и Агафии Мошниных, младенец был крещен, и наречено было имя ему Прохор. Божественное промышление о нем выразилось еще в юности, когда Прохор упал с колокольни и остался цел и невредим; а в другой раз было видно тогда, когда мальчик опасно заболел и внезапно выздоровел от тяжкой болезни. Юноша рос, научился грамоте, и стал изучать Священное Писание. Родные начали приучать его к торговле, но сердце Прохора не лежало к наживе. Его привлекал иной образ жизни, который, в удалении от мирской суеты, облегчает возможность приобрести нетленное сокровище. Когда ему исполнилось 16 лет, стремление покинуть мир, чтобы вступить на крестный путь иноческих подвигов, окончательно созрело в душе Прохора. Более всего его привлекала к себе общая молва о подвижнической жизни иноков Саровской пустыни, в числе которых было немало курских мещан, но Прохору предварительно хотелось побывать в Киево-Печерской лавре, чтобы в этом древнем рассаднике русского иночества получить утверждение в своих мыслях и принять добрый совет и благословение от опытных в духовной жизни монастырских старцев. И вот, получив на дорогу материнское благословение, юный Прохор отправился пешком в Киев.

Как живая, предстала перед мысленным взором его священная летопись Киево-Печерского монастыря, о которой он так много слышал и часто читал. Разнородные сказания о беспрерывных чудесах, из которых сплетено было основание лавры, как живые, воскресли в его твердой памяти. Вот Великая церковь, построенная греческими зодчими и расписанная иконописцами, присланными из Влахерны дивным явлением Богоматери... А вот и чудотворная икона Успения, врученная тем же иконописцам рукою Самой Владычицы мира... А там, в пещере — цельбоносные мощи чудотворцев Печерских, нетленно почивающие в скромных раках. Какой удивительный памятник благочестия христианского представляют собранные черты жизни их! Но вот и рака преподобного Феодосия, земляка поклоняющегося ему юноши Прохора5. С ранней юности вынес он тяжкую борьбу за право служить Единому Богу и для Бога, забыв мир и мирское счастье... А вот и место погребения созерцателя и тайновидца — преподобного Антония. Будучи основателем Лавры и отцом русских иноков, он по смирению своему не пожелал того, чтобы были явлены миру честные мощи его, пребывающие доселе в земле, ибо и сам он, находясь еще при жизни, укрылся в пещерную тьму. О, какие же великие чувства глубокой веры и назидания воспринимала здесь душа юного Прохора! Рано возгоралось в нем стремление к Небесному. Но здесь оно окончательно распалилось и окрепло. И вместе с тем, словно в неудержимом, всеохватывающем пожаре, сгорела последняя связь с миром, и в душе его создалось новое место для духовно зачинавшегося в нем благодатного человека.

Долго молился Прохор в Киеве. Но не тою молитвою молился он, с какою притекает к Богу большинство верующих. Он молился о ниспослании ему сил к совершению великого жизненного подвига и о том, чтобы Господь указал ему место для начатия иноческих подвигов. И вот, поисповедавшись и приобщившись Святых Тайн, узнаёт наконец Прохор и о замечательном подвижнике старце Досифее.

— В Китаевской пустыни, неподалеку от града Киева, живет и спасается в пещерепрозорливый старец Досифей, — сказалисповедавший его иеромонах. — 26 лет прожил он в затворе, подражая подвигам жизни древних Печерских отцев6. Иди к нему... Открой ему свое сердце и проси наставления... Старец не оставит тебя и подаст благой совет.
Старица Досифея благословляет Прохора Мошнина, будущего преподобного Серафима Саровского, на житие в Саровскую пустынь
С великою радостью направился к Досифею Прохор. «Что бы ни сказал мне сей старец на пользу души, я непременно поступлю по его мудрым словам» — мысленно рассудил Прохор. И, придя к Досифею, упал перед ним на колени, открыл ему глубину своей души и всю духовную жажду и со слезами на очах просил указать ему место для начатия подвигов спасения...

О, какие светлые горизонты открылись перед прозорливым взором подвижника Досифея, когда в глубоком волнении предстал перед ним юный избранник Божий! Предстал так, как некогда стоял Феодосий перед преподобным Антонием. И что же сказал ему старец Досифей? Видя перед собою юношу с вполне определившимся духовным складом и с распаляемою Божественным желанием, чистою, рвавшеюся к Богу, душою, он одобрил намерение Прохора и указал ему на Саров:
— Гряди, чадо Божие, в Саровскую обитель и пребудь там. Место сие будет тебе во спасение. С помощью Божиею скончаешь там свое земное странствование. Только старайся стяжать о Боге непрестанную память и постоянно призывай имя Его тако: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!» Эти восемь слов составляют известную, так называемую Иисусову молитву. Все подвижники придавали ей великое значение в борьбе со злыми духами и имели ее постоянно в уме и на устах. В том да будет все твое внимание и обучение. Ходя и сидя, и стоя в церкви да будет сие непрестанно у тебя во устах и в сердце. С ним найдешь покой и приобретешь душевную и телесную чистоту. И тогда вселится в тебя Дух Святый, и управишь жизнь свою во всяком благочестии и чистоте...

Отпуская его, старец прибавил:
— Там, в Сарове, настоятелем отец Пахомий. Он богоугодной жизни и последователь преподобных отец наших Антония и Феодосия...

Этими словами была решена судьба молодого Прохора Мошнина. Выбрав себе обитель не по собственному произволению, а по указанию и благословению старца Досифея, он как бы выполнил этим на деле первое и главное правило иноческой жизни — послушание. И сколько бы потом перед ним, уже великим и прославленным старцем, ни стояло людей с вопросом о пути жизни, каждый из них, доверившись его словам, как некогда доверился он сам затворнику Досифею, возмогли достигнуть желаемого успеха. «Имея тщание о подвизе иноческаго равноангельнаго жития, во град святый Киев поклонения ради преподобным Печерским притекл еси, и от уст преподобнаго Досифея повеление приим в пустыню Саровскую путь свой управити, верою издалеча облобызал еси место святое сие, и тамо вселився, житие твое богоугодное скончал еси... Радуйся, преподобне Серафиме, Саровский чудотворче!» (Акафист преподобному Серафиму Саровскому, икос 3)7.
Получив откровение свыше о времени и дне своей кончины, пустынник призвал к себе своего ученика и сказал:
— Возлюбленное чадо мое! Много ты послужил мне. Теперь я отхожу в путь отцев моих. Когда погребешь меня, не оставайся здесь, а иди на север. Там, в обители Соловецкой, ты найдешь спасение.
— Отче! — отвечал со слезами Феофан. — Я обещался проводить жизнь свою при пещерах преподобных Антония и Феодосия. А ты велишь идти мне в Соловецкую обитель.
— Перед Богом все равны, чадо. Здесь — Антоний и Феодосий. Там — Зосима и Савватий. Все они имеют одинаковую благодать ходатайствовать о духовных чадах своих. Вижу, что Божественный Промысел указует тебе место на севере, и верую, что строит все по желанию Своему, на пользу и спасение души твоей, и по может тебе понести скорби пустынного жития. Не противься определению Вышнего, но пребывая там, внимай себе и блюдись от лютого зверя, ищущего поглотить тебя. Если же и найдет искушение — не унывай, а мужественно старайся исправить себя...
Таково было предсмертное наставление Досифея своему ученику.

...Чувствуя ослабление сил и приближение смертного часа, Досифей вышел из затвора и, опираясь на палку, пошел по всем келиям прощаться с братиею. Немало удивились иноки Китаевской пустыни, видя, что их любимый старец появлялся у каждого из них внутри келии и, отворив дверь, со смирением падал на колени.
— Простите меня, ради Бога... Простите меня... Немало оскорбил я всех словом, делом, помышлением... — говорил со слезами Досифей.

Затем возвратился в свою келейку и снова затворился. До самого утра пел Досифей псалмы и в ожидании предсмертного исхода читал каноны. И так, с молитвою на устах, предал на рассвете свой дух в руце Божии.

Наутро Феофан явился к нему, чтобы спросить о чем-то, но старец не откликался. Предугадывая что-то недоброе, Феофан поспешил собрать Китаевскую братию. И когда отворили дверь, то глазам всех представилась умилительная картина: перед образом, перед которым теплилась лампада, стоял на коленях Досифей и, казалось, будто весь застыл на молитве. В левой руке своей он держал длинную хартию, на которой были начертаны слова: «Тело мое приготовлено к напутствованию вечной жизни; молю вас, братия, не касаясь, предать его обычному погребению8».
Могила преподобной Досифеи Киевской в Китаевой пустыни
Дивеевская обитель

По житию, составленному священником Владимиром Зноско

Примечания

Часть первая

1Вознесенская обитель была основана в конце XIV века на территории Московского Кремля, возле белокаменной башни Флоровских ворот (сер. XIV в.), на месте которой в 1491 году воздвигли новую одноименную башню, в 1625 году надстроенную и в 1658 году переименованную в Спасскую. В год кончины преп. Евфросинии (1407) состоялась закладка каменного престольного монастырского храма. До эпохи Петра I обитель являлась усыпальницей великих княгинь и цариц, в то время как Архангельский собор Кремля был местом упокоения великих князей и царей. В 1929–1930 гг. Вознесенский монастырь, как и смежный с ним Чудов (основан в сер. XIV в.), были уничтожены советской властью.

2 Под мужскими именами несли монашеский подвиг не только вышеупомянутые преп. Мария Вифинская (VI в.) и преп. Евфросиния Александрийская (V в.), которая опасалась, чтобы отец не нашел ее в женском монастыре, не вернул домой и не выдал замуж. В историю Христовой Церкви вошли также имена преп. Аполлинарии (V в.), обрекшей себя на пустынничество, но получившей от ангела повеление идти в мужской монастырь с именем Дорофея, преп. Анны (VIII в.), чей поступок объясняют гонениями против инокинь в эпоху византийского императора Константина Копронима, препп. Матроны и Феодоры (V в.), оставивших своих мужей из любви к монашеству и не желавших быть обнаруженными в женских монастырях, препп. Евгении Римской (III в.) и Пелагии Антиохийской (V в.).

3 С 1722 года в России действовало законоположение, разрешавшее мужчинам принимать монашеский постриг в возрасте не моложе 30 лет, а женщинам только с 50 до 60 лет. Исключения допускались не иначе, как с благословения Святейшего Синода. Лишь в Киеве и Левобережной Украине, присоединившихся к России в середине XVII века на автономных правах, архиереи и настоятель Киево-Печерской лавры имели право по своей воле совершать постриг в монашество.

4 Китай-гора образует восточный борт Китаевского урочища, лежащего в 12 км к югу от центра Киева. Оно представляет собою большой овраг, изогнутый в виде латинской буквы S, окруженный лесистыми холмами и открывающийся своим северным концом в долину Днепра. По дну урочища издавна протекал ручей, чье русло со временем было использовано для создания каскада живописных озер. Как установлено археологами XX века, в южной половине урочища, на мысу, омываемом теперь озерами с востока, в середине X века построили небольшую крепость. Защищенная с северо-запада рвом и валом, а с остальных сторон крутыми склонами урочища и водами ручья, она явилась ядром древнерусского поселения. В начале XI века вместо нее воздвигли новую, более мощную, на более выгодном в стратегическом отношении и просторном месте — на Китай-горе, отделяющей урочище от долины Днепра и господствующей над окрестностями. А на месте первой крепости возник посад, достигший со временем огромных размеров. Именно со строительством в урочище крепостей и связывают сегодня название Китаево, поскольку в тюркском языке словом «китай» обозначается крепость или укрепление (отсюда, кстати — и название Китай-города в Москве, и целой страны, защищенной с севера Великой Китайской стеной). Крепость в Китаеве служила форпостом в системе укреплений на подступах к столице Руси, вынужденной при св. князе Владимире (1015) и его сыне Ярославе Мудром (1054) защищаться от южных соседей — печенегов. Большинство исследователей отождествляют древнерусское Китаево с г. Пересечнем, упоминаемым в летописях под 1154 и 1161 гг. При разорении Киева монголами (1240 г.) крепость была сожжена, после чего посад постепенно пришел в упадок и не позднее XV в. прекратил существование. Впоследствии урочище приобрело пустынный вид, и сюда явились иноки, которые ископали в недрах Китай-горы пещеры и создали напротив нее, на месте первой крепостицы, наземный скит Киево-Печерской лавры. Основание обители традиционно относят к XVII в. Документы свидетельствуют, что в 1716 году здесь была возведена церковь преп. Сергия Радонежского.

5 В советское время, сильно пострадав от обвалов, Китаевские пещеры оказались почти полностью засыпаны. В 1990 году их исследование и расчистку начал специализированный отдел Музея истории г. Киева «Киев подземный». Дело возрождения святыни продолжила позднее братия Китаевской пустыни, также пережившей запустение и вновь открытой в 1992–1993 гг. В 1995 году состоялось освящение вышеупомянутого подземного храма. Китаевские пещеры моложе аналогичных лаврских, но зато на многих участках сохранили ту обстановку, в которой совершала свой молитвенный подвиг преп. Досифея, а за семь столетий до нее, в Лавре — препп. Антоний и Феодосий Печерские: земляные своды, стены, пол, лежанки... Нынешние паломники задаются при посещении Китаевских пещер вопросом: какая из здешних подземных келий принадлежала преп. Досифее? Ответ дать довольно трудно: во-первых, даже специалистам, изучающим историю этих пещер, неизвестно полное число ископанных в Китаево подземелий, а во-вторых, как видно из рассказа о. Владимира Зноско, в XIX в. некоторые из пещер изменили свой вид. Все изложенное, впрочем, не должно повергать нас в скорбь. Ведь и в лавре, подходя к раке преп. Антония, перегораживающей один из коридоров в Ближних пещерах, мы знаем, что мощи подвижника покоятся не в ней, а далее, в глубине поздемелья, и, согласно лаврскому преданию, не явлены по молитвам самого преподобного. Но от этого наша молитва к угоднику Божию не становится менее усердной

6 Отклоняясь от основной линии рассказа, автор уделяет место весьма подробному описанию визитов в Киев не только Императрицы Елизаветы Петровны, но и ее родителя Петра I. В настоящем издании эти подробности опущены. Следует, однако, вспомнить о том, что с Украиной Елизавету Петровну связывало одно черезвычайно важное обстоятельство: Императрица была супругой украинца, графа Алексея Григорьевича Розумовского. Он родился в казаческой семье в с. Лемеши на Черниговщине и обладал великолепным голосом. Однажды, находясь на клиросе храма в соседнем с. Чемер, Алексей Розум (такова была природная фамилия певчего) был замечен проезжавшим мимо столичным сановником, который и взял юношу в Санкт-Петербург, в придворную хоровую капеллу. Здесь на Алексея обратила внимание Елизавета Петровна. Между казаком и наследницей престола зародилось взаимное чувство любви, и в 1742 году Елизавета, уже будучи Императрицей, тайно обвенчалась с Алексеем Розумом, получившим графский титул и обновленную фамилию Розумовского. Алексей Григорьевич привил своей венценосной супруге любовь к Украине. И если весь XVIII в. прошел для этого края как время сведения местной автономии в рамках Российской империи к нулю, то эпоха Елизаветы Петровны выглядела на данном фоне временем перерыва в реформах, направленных на ликвидацию украинской автономии. Было даже восстановлено упраздненное при Петре I гетманство. Гетманом Украины стал брат Алексея Розумовского Кирилл, которому при Екатерине II пришлось подать в отставку

7 Престольный храм Киево-Печерской лавры во имя Успения Пресвятой Богородицы.

8 В дореволюционное время было распространено мнение, будто название Китаевского урочища связано со св. князем Андреем Боголюбским (1174), якобы имевшим здесь загородную резиденцию. Поводом для этого служила так называемая «Грамота князя Андрея Боголюбского Киево-Печерской лавре», укреплявшая за последней права на многие земельные владения. В документе князь именуется «Китай, названный во святом крещении Андреем». Оригинал грамоты был утрачен еще в средние века.

9 Т. е. из-за мнимой принадлежности к крепостным крестьянам.

Часть вторая

1 Автор употребляет название «Малороссия», которое здесь и далее заменено так же, как и прилагательное «малороссийский». Следует, однако, отметить, что понятия «Мала Русь», или «Малая Россия», и «Великая Россия», вопреки распространенному, хотя и ошибочному мнению, придуманы не россиянами, а греками, и введены в оборот в начале XIV в., причем Малой Русью именовались земли Галиции и Волыни. Постепенно это название распространилось на всю Южную Русь, отражая тот факт, что ее территория явилась колыбелью Древ нерусского государства. Подобные примеры знает не только история восточных славян. Так, употреблялись названия «Малая Испания», «Малая Греция», «Малая Польша» и т. п. Сложная судьба была и у названия «Украина». Употреблявшееся с XII в. для обозначения окраинных территорий в разных княжествах Южной Руси, оно со временем превратилось в общее имя только части южнорусских территорий, к которым, однако, в XVII в. еще не причисляли такие регионы, как Подолия и Волынь. Лишь во второй половине XIX–начале XX вв. понятие «Украина» приобрело современное значение.

2 Почти ровесник преп. Досифеи, сын священника, преп. Паисий (в миру Петр Величковский) родился в 1722 году в Полтаве. Обучаясь в Киевской Академии и мечтая о монашестве, он в 1739 году явился в Китаево, где его не приняли, сочтя не готовым к иночеству. Удалившись в Любечский Антониев монастырь, Петр вынужденно покинул его после смены настоятеля. Придя в Медведовский монастырь на р. Тясмин, подвижник принял здесь в 1741 году рясофор с именем Парфения, а после закрытия обители униатами переселился в Киево-Печерскую Лавру, затем ушел в Молдо-Влахийские земли и трудился в разных обителях, пока не достиг Кыркульского скита, где прожил три года (1743–1746). В «Воспоминании о Киево-Печерской лавре» (Киев, 1999) ее юрисконсульт И. Никодимов приводит предание, согласно которому именно преп. Досифея указала подвижнику путь в Кыркул. Следующие семнадцать лет он провел на Афоне, где принял священство, постриг в мантию с именем Паисия, и приобрел учеников. В 1763 году св. Паисий переселился со своими учениками в молдавский Драгомирнский монастырь, а в 1774 – в Секульский и Нямецкий. После кончины преподобного Нямецкой обителью управлял архимандрит Софроний. Трудами о. Паисия (1794) и его учеников осуществлены переводы на церковно-славянский язык многих творений древних святых отцов, в монастырях Украины и России возрождены делание молитвы Иисусовой и традиция старчества.

3 Православная Молдавия находилась тогда под властью мусульманской Турции.

4 В отличие от о. Владимира Зноско, который описывает путешествие Феофана в Молдавию до упоминания об эпидемии 1770 г., мы помещаем данный эпизод на подобающем ему, по хронологии «Жития» преп. Паисия, месте.

5 В «Житии» преп. Феодосия Печерского (1074), составленном на рубеже XI–XII вв. преп. Нестором Летописцем, говорится, что подвижник родился в одном из городов возле Киева. В древнейшем уцелевшем списке «Жития», датируемом XII–XIII вв., название этого города не указано. В более поздних списках город назван Василевым. Таким образом, речь идет о нынешнем г. Василькове, расположенном в 36 км к юго-западу от Киева. «Житие» сообщает, что семья св. Феодосия, когда тот был еще отроком, переселилась по приказу князя в Курск, где угодник Божий и совершил свои первые подвиги, и откуда потом направился в Киев к преп. Антонию Печерскому (1073).

6 В авторском тексте сказано: «проживает». Кроме того, отрывок жизнеописания преп. Досифеи, посвященный встрече с Прохором Мошниным, приведен еще до упоминания о встрече подвижницы со своей сестрой. Но здесь о. Владимир Зноско допустил неточность. Следуя приводимой им самим хронологии событий, 26 лет со времени начала затворничества преподобной Досифеи исполнилось в 1765 году, когда Прохору Мошнину было, однако, всего 6 лет, хотя «Житие» преподобного Серафима указывает, что он побывал у старца Досифея в восемнадцатилетнем возрасте.

7 Вскоре после канонизации преподобного Серафима (1903 г.), в 1904 г. в Китаево был создан храм во имя Саровского чудотворца, сохранившийся до наших дней. Помимо этого, в 1990-х годах в пустынь были привезены из России поручи и епитрахиль преподобного Серафима.

8 Профессор И. Н. Никодимов приводит другое предание, согласно которому братия Китаевской пустыни все же нарушила завещание подвижницы и узнала ее тайну.