Семьдесят лет назад, в 1949 году, в Соединенных Штатах Америки был образован Ново-Дивеевский женский монастырь.
19 октября 2019 года в этой обители состоялись торжества, посвященные памятной дате. Богослужение возглавил Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Восточно-Американский и Нью-Йоркский Иларион. Специально к празднику в монастырь были принесены Курско-Коренная икона Божией Матери и чудотворная Иверская Гавайская мироточивая икона Богородицы. В монастырь приехало множество паломников.
Наш рассказ посвящен предпоследней настоятельнице монастыря – игумении Ирине, которая принадлежала к первой волне русской эмиграции, покинувшей Россию после октябрьского переворота.
Город Харбин. Фотография начала ХХ века
8 января 2014 года, в праздник Собора Пресвятой Богородцы, на 92-м году жизни отошла ко Господу настоятельница Успенской женской обители Ново-Дивеево игумения Ирина (Алексеева). Матушка Ирина служила настоятельницей обители более двадцати лет, с 1992 года, а свой монашеский путь начинала еще в Русском Китае, в Харбине.
Игумения Ирина (в миру ‒ Зоя Петровна Алексеева) родилась в одной из маленьких приамурских станиц в семье амурского казака, героя первой мировой войны. Она была четвертым ребенком в семье, но все дети, родившиеся до нее, умерли в младенчестве.
В 1926 году семья Алексеевых была репрессирована. Им пришлось переехать в соседнюю станицу Никольскую к бабушке. От переживаний в том же году скончалась мать Зои, отец женился еще раз, и от второго брака родились пять братьев и сестер, для которых Зоя стала и няней, и второй матерью. В 1928 году семья вынуждена была бежать за Амур, в Китай. После скитаний по Маньчжурии Алексеевы поселились в Харбине, который в это время был настоящей столицей русских беженцев. В городе тогда жило более 100 тысяч русских людей, действовало двадцать шесть храмов и четыре монастыря, полтора десятка средних и шесть высших учебных заведений.
В Харбине Зоя Алексеева окончила русскую школу и приобщилась к церковному чтению и пению на клиросе одного из храмов. После смерти отца в 1946 году она поступила послушницей в Богородице-Владимирский монастырь, основанный в 1924 году игуменией Руфиной (Кокоревой) по благословению митрополита Харбинского Мефодия (Герасимова).
Начав служение Господу в Успенском женском монастыре города Перми, матушка Руфина стала основательницей трех монастырей и трех сиротских приютов в Чердыни, Владивостоке и Китае. С Белой армией она и вместе с ней четыре сестры бежали из России в китайский город Харбин. Первоначально харбинская обитель была названа в честь Тихвинской иконы Божией Матери. Устроив небольшую домовую церковь в честь Димитрия Солунского, они стали служить в ней каждый день. Вскоре матушка Руфина положила начало ночным молениям, на которые стекалось большое количество верующих. Сначала служили всенощную с акафистом, затем без перерыва литургию, за которой причащались все богомольцы.
Ценные воспоминания об этих «праздниках сплоченного народа», притекавшего сюда со всех концов города, оставил священник Кирилл Зайцев: «Всенощная, поздно начинающаяся и еще удлиненная чтением акафиста, заканчивающаяся уже ближе к полуночи. Перерыв, заполненный исповедью молящихся ‒ и «без расхода» литургия, в которой подлинно «участвовала» вся толпа молящихся, так как почти вся она подходила к чаше, приобщаясь Святых Тайн. И кого тут только не было! Рядом с искони богомольной старицею, привычной молельщицею, истово и уверенно-скромно подымавшей подвиг всенощного молитвенного бодрствования, ‒ юница из церковного молодняка, еще только тянущаяся к Богу и напрягающая все свои хрупкие силы, чтобы выстоять службу. Рядом с уравновешенным почвенным церковником ‒ новообращенный интеллигент, церковный «возвращенец», ощущающий себя как бы в катакомбах и экзальтированно воспринимающий все кругом него происходящее. Все молятся, и как молятся! Действительно, что-то от первохристианства витает в храме. Братьями и сестрами во Христе ощущают себя молящиеся, едиными усты и единым сердцем устремленные к Богу. При позднейших встречах кажутся знакомыми люди, один раз лишь замеченные на совместном ночном молении ‒ и не просто знакомыми, но близкими и чем-то родными. Моментами казалось ‒ не выстоишь! Велик был соблазн поддаться усталости, сдаться. Но стоило себя пересилить, как все внезапно и как-то незаметно менялось. Дух побеждал плоть, и она послушливо несла бремя, только что казавшееся непереносимым. В душе рождался покой; тишина неизъяснимая воцарялась во всем существе».
8 сентября 1925 года в руках игумении Руфины в присутствии семи человек в один миг обновилась старенькая небольшая икона Владимирской Божией Матери, празднование которой было в тот день. Перед обновленной иконой сразу же был отслужен молебен. Вел его иеромонах Георгий и обливался при этом слезами: незадолго перед этим он советовал сжечь эту старенькую невзрачную иконку. Были через эту икону и исцеления разбитой параличом женщины и мальчика, который не мог ходить из-за сильных болей в ноге. Эти события были приняты как изъявление воли Царицы Небесной ‒ и, по благословению митрополита Мефодия, Харбинская обитель была переименована во Владимирский женский монастырь. Будто малая Россия с ее древним духовным символом, харбинская обитель стала любимым местом молитвы для верующих русских людей.
Церковь в честь преподобного Серафима Саровского в Новодивеевском монастыре
Когда Харбин заняли японцы, жизнь русских православных стала невыносимой. В 1935 году матушка Руфина выехала в Шанхай, где также много проживало русских, чтобы на время открыть там отделение, а потом перебраться в Америку. Благословение на это дал святитель Иоанн (Максимович). Перед своей кончиной в 1937 году сестрам и детям из монастырского приюта она оставила коротенькое наставление: «Живите в мире, любви и согласии. Любите больше всего Бога и отдайте Ему свою душу и сердце». Просила не оставлять молитвы к Пресвятой Богородице, твердо веруя, что Ее ходатайством зарубцуются раны, соединится разорванная ткань и когда-нибудь соберет всех русских, живущих по ту и по эту сторону, в соборной молитве Владимирская икона Божией Матери.
Зоя три года была послушницей Харбинского отделения Богородице-Владимирского монастыря, а затем много лет, живя в городской квартире вместе со старенькой настоятельницей отделения игуменией Ириной, ухаживала за ней. И только до конца исполнив это послушание, она с большими трудностями покинула в 1961 году коммунистический Китай. Богородице-Владимирская обитель к тому времени обосновалась в Сан-Франциско, и почти все сестры из Шанхая перебрались туда вместе с игуменией Ариадной (Мичуриной). Зоя надеялась присоединиться к ним, но за время пути была так истощена, что священноначалие определило ей остаться в Ново-Дивеевском монастыре неподалеку от Нью-Йорка, так как было опасение, что она не доедет до Калифорнии.
Основателем и строителем русского монастыря Ново-Дивеево был протопресвитер Адриан, а впоследствии епископ Андрей (Рымаренко), который сподобился в свое время исповедовать перед смертью старца Нектария Оптинского. С самого начала протоиерей Адриан поставил цель основать в Америке монастырь с православным кладбищем, домом престарелых и госпиталем. Вскоре при помощи добрых людей была арендована за 200 долларов в месяц усадьба, но строить монастырскую жизнь без собственного угла было рискованно. Ежедневно служили акафист пред Владимирской иконой Божией Матери, которая была подарена оптинскими старцами Анатолием и Нектарием Киеву, ‒ и совершилось чудо. Неожиданно в соседнем городке Спринг Вэлли нашлась уже несколько лет пустовавшая усадьба католического женского монастыря, причем выяснилось, что католики готовы отдать всю усадьбу за минимальную сумму ‒ 30 тысяч долларов, но где их достать? И новая милость Божия! К.Н. Малеев, давший уже раньше зарождающейся обители из своих отложенных на старость сбережений 5 тысяч долларов, отдал все свои оставшиеся деньги в дар обители ‒ всего около 15 тысяч долларов, а остальную половину необходимой суммы ссудил банк ‒ и покупка была совершена. Монастырь утвердился на собственной земле.
Главная святыня Новодивеевской обители ‒ образ-портрет преподобного Серафима из Серафимо-Дивеевского монастыря, писанный при жизни угодника Божия. В дни прославления преподобного Серафима в 1903 году пред этим образом молилась святая царская семья.
Из разоренной Дивеевской обители икона была перевезена в Киев, откуда при отступлении немцев была вывезена сначала в Лодзь, а затем в Берлин, и оказалась в Берлинском русском соборе, где настоятелем был протопресвитер Адриан Рымаренко. В один из ночных авианалетов на Берлин зажигательная бомба, пробив купол собора, упала в левый его придел. Стоявшая там Плащаница и лежавший на ней образ Преподобного были объяты огнем. Пожар быстро потушили ‒ и поразительно, что пламя не коснулось ни Плащаницы, ни образа Преподобного, хотя все вокруг обгорело. Утром запах гари в соборе не исчез, а наоборот, все усиливался. Стали искать причину ‒ и на чердаке собора обнаружили тлевшую зажигательную бомбу. Двенадцать часов тлел огонь, но не разгорался. С этого момента уже никогда более собор не страдал, хотя все вокруг него было разрушено.
Молодая послушница влилась в молитвенную и трудовую жизнь обители. Главным ее послушанием на всю жизнь в монастыре стал храм – его уборка, клиросное чтение и пение. Ее постриг в конце 1960-х годов совершил митрополит Филарет (Вознесенский). Матушка была названа в честь мученицы Ирины Иллирийской, память которой совершается 29 апреля.
Никаким другим календарем, кроме церковного, за более чем пятьдесят лет жизни в Новодивеевской обители игумения Ирина не пользовалась. Определение всех дат и событий у нее было связано только с днями памяти святых, празднованием икон или других церковных праздников. И при этом матушка всегда помнила, кого необходимо было помянуть в тот или иной день о здравии или упокоении. Ни один человек, который хотя бы краешком коснулся ее жизни и просил о молитве или нуждался в ее участии, не был забыт в его день тезоименитства или преставления ко Господу. В Ново-Дивееве всегда было особенное отношение к заупокойным службам, ведь при монастыре существует самое большое кладбище русского зарубежья. Владыка Андрей завел порядок, сохраняющийся до сих пор, что по окончании Божественной литургии на могилах служатся панихиды. Матушка Ирина с послушнических лет принимала участие в этих панихидах.
В 1960-е годы она была одной из самых молодых сестер обители, и, конечно, заботы и попечения о старших и немощных входили в число ее послушаний, впрочем, так же, как и работа на монастырском свечном заводе, и многое другое. Вся жизнь ее протекала в этом спасительном треугольнике: церковь ‒ послушание ‒ келья. Мать Ирина только один раз покинула монастырь на время поездки в Иерусалим.
К началу 1990-х годов, когда все меньше и меньше оставалось сестер в обители, пришел ее черед принять тяжкий игуменский крест. По своему смирению матушка никогда не считала себя настоящей настоятельницей. Что она вкладывала в это понятие, известно было только ей, но для всех, кто знал ее последние двадцать лет, она стала настоящей матерью и заступницей, к которой всегда можно было обратиться и получить духовную помощь и молитвенное утешение в любых обстоятельствах.
Игумения Ирина (Антонова)
10 января состоялось отпевание настоятельницы игумении Ирины. Службу возглавил Высокопреосвященнейший архиепископ Монреальский и Канадский Гавриил. По окончании отпевания протоиерей Георгий Зеленин обратился к собравшимся с проповедью: «Мы осиротели сегодня, осиротела наша обитель. Прежде всего, конечно, осиротели наши сестры ‒ насельницы обители сей. Но также осиротели и все мы, которые, пока еще была мать игумения жива, могли прийти к ней и получить больше, чем может получить любой человек от умудренного жизнью и опытом человека: получить не только совет, а получить то, чем держится этот мир, то, что сильнее всякого опыта, – получить ту молитвенную поддержку, без которой невозможно выживать в этом мире, и что, действительно, больше человеческого опыта. Мы осиротели еще и потому, что сейчас ощущается, как никогда, что в этой невидимой брани, которая происходит в этом мире, сейчас у нас не стало этой надежной, очень крепкой линии обороны против врага рода человеческого. Брешь там сейчас пробилась. И эту брешь, хорошо, если мы сумеем восполнить. А если нет? Если не сможем стяжать тот самый опыт молитвы, опыт духовной жизни, который вечен во все времена, который соединяет все времена и представительницей которого была мать игумения, родившаяся в простой казачьей семье в 1922 году в небольшой казачьей станице на берегу Амура?
На самом деле, она сама всегда была от рождения воплощением скромности. Она полагала всегда, что чудом осталась жить на этой земле. Так получилось, что она четвертой родилась в своей семье ‒ трое деток умерли в младенчестве, и она сама родилась очень слабенькой. Но Господь судил ей другой путь: она выжила и стала очень сильной. А жизнь сложилась у нее очень тяжелая. 1922 год. Мы помним и знаем, что тогда происходило в Отечестве нашем. Не обошло сильными скорбями и этими бедами и ее семью. Она сама вспоминала неоднократно, ссылаясь в основном на воспоминания своего отца – амурского казака, воина, героя, фельдшера – врачевателя человеческих телес и душ тоже, потому что он и ее смог воспитать в этом духе. Вспоминала, как они бежали после раскулачивания в соседнюю станицу, где жила ее бабушка, в станицу Никольскую, а потом бежали и дальше – в 1928 году в Китай, в Харбин. Так начались годы странствий. Там она училась в школе, там же она после смерти отца в 1946 году пришла в монастырь двадцатичетырехлетней девушкой. Сама мать игумения, и в этом тоже есть величайший акт ее смирения, рассказывала о каких-то промахах своей жизни. Но в этих промахах угадывалось совершенно другое – угадывалось величие духа этого человека. "В первый день, когда я пришла в монастырь, ‒ а монастырь был один из самых известных, к слову сказать, их было четыре в Харбине (два мужских, два женских), в честь иконы Владимирской Божией Матери, ‒ я вошла на территорию монастыря и не знаю, к кому обратиться. Смотрю, одна монахиня раздувает самовар. Я подошла и спрашиваю, куда мне идти. А она не отвечает. Я стою и думаю, в монастыре так положено – не разговаривать. Я стою и молчу. Много времени прошло, пока кто-то появился и объяснил мне, куда пойти. И только потом, спустя много времени, я узнала, что эта монахиня была глухонемая". А она, по смирению, стояла и терпеливо ждала, пока к ней обратятся, пока ей ответят.
Русское кладбище в Новодивеевском монастыре
Вот эта ее величайшая черта – ее смирение, которое все побеждало в ее жизни, оно стало ее спутницей. И там, в монастыре, не так гладко все складывалось. Мы сейчас не знаем этих причин, но по какой-то причине тогдашняя игумения монастыря должна была оставить монастырь и жила в городе. И она стала ее келейницей. По послушанию она пошла, по смирению, вместе с ней и смотрела за ней все годы до тех пор, пока Господь не призвал ее духовную наставницу – мать Ирину. И поэтому столько радости было, когда вдруг в постриге тогда еще отец Адриан, будущий владыка Андрей, назвал ее Ириной. Сколько радости было! Она об этом много раз вспоминала потом.
А появилась она здесь, в монастыре, впервые в 1962 году. Она была одной из последних китайских, харбинских монахинь. Напомним, что разразились уже годы культурной революции в Китае, годы страшных гонений, которые претерпели все русские. Все русские уже покинули Китай. Она не уехала, потому что досматривала старенькую игумению, и потому не покидала Китай, пока не исполнила свое послушание. И, более того, должна она была оказаться со своими сестрами Владимирского монастыря в Калифорнии. Но, видимо, в пути так ослабела, или другая была причина к тому, что сказали ей: «Останься ты здесь». Боялись, что не доедет она до Калифорнии. И, по воспоминаниям уже здешних насельников, появилась в монастыре высокая, очень высокая ‒ сейчас трудно это представить – девушка. В этой согбенной старице трудно представить высокую статную казачку. Никто не знает, сколько она тогда весила, но это был скелет, обтянутый костями, который появился на пороге монастыря, на ней даже одежда висела, как на вешалке. Старые монахини захлопотали, бросились откармливать ее мороженым. Они не зря потрудились: они получили замечательную сначала сестру, а потом и мать для всей обители.
Вот один из курьезных случаев, связанный с ее приходом в монастырь. Она же совсем не знала, как здесь устроена жизнь, совсем не знала об отце Адриане. "Проходит первый, второй день, третий, и вдруг монахини подходят ко мне и говорят: «Что же ты, голубушка, не подходишь к батюшке? Батюшка сердится». А я и не знала кто это, не знала ничего". Столько в этом было смирения и простоты! И, конечно, батюшка пригрел и очень полюбил будущую игумению, будущую мать Ирину. Она выполняла без ропота самые разные хозяйственные послушания, но самым главным было на клиросе. Где и как она обучилась клиросному пению, где и как она постигла церковный устав? Мы только знаем, что это сделала она сама в те годы, проведенные в Харбине, когда она была рядом с игуменией, которую досматривала; когда она была со своей семьей, когда они ходили в храмы, и, главным образом, здесь, в монастыре, когда у нее, как у сопутницы будущего владыки Андрея, каждый день проходил в бесчисленных панихидах, которые здесь служились. По некоторым воспоминаниям, в воскресный день они возвращались с кладбища в 4 часа дня, после того, как литургия заканчивалась в 11 часов утра. Целый день был полон молитвенного труда. Так же она продолжала вместе с отцом Александром, и отец Александр готов свидетельствовать, что больше десяти лет она несла это послушание до того, как другие послушания были возложены на нее.
Но при этом при всем одна из самых поразительных черт матери игумении – мы уже сказали о скромности, о послушливости – это обет постоянства, который дает всякий монашествующий, и который она исполнила в своей жизни. Об этом мало кто знает, но мать игумения больше чем за пятьдесят лет, которые она провела в монастыре, покидала стены обители один раз в жизни. И то не по своей воле. Когда старшие сестры, которые участвовали в благотворительной лотерее, выиграли паломничество в Иерусалим, они тогда свою младшую сестру насильно туда отправили. Единственный раз за пятьдесят лет она покинула пределы монастыря! Конечно, в счет не идут последние годы, когда ее должны были отправлять в больницу, и опять это делалось только по послушанию. Сама она не хотела покидать монастырь. Но если магические слова произносились: «Батюшка сказал: "Надо ехать"», ‒ все, это не вызывало никаких разговоров, никаких споров. Поразительный пример послушания.
Вся ее жизнь даже здесь, в монастыре, в те минуты и часы, когда она была свободна от других монастырских послушаний, проходила на маленьком, спасительном для нее треугольнике – храм, келья и трапезная. Даже здесь никто не мог ее увидеть праздно шатающейся. И причем келья – это продолжение храма, трапезная – это продолжение храма, это непрестанная молитва. Почему я говорю, что она могла нам дать больше, чем любой, умудренный опытом человек: она научилась молиться в своей жизни, молиться за нас. Сможем ли восполнить эту брешь, сможем ли мы научиться молиться так же, как молилась она? Сейчас у нас есть хорошая возможность пожелать себе этого. Тем более что у нас есть надежная заступница. Сейчас она предстоит у престола Того, Кому она себе уневестила в жизни. Сейчас ей предстоит встреча с ее Женихом, и там, у Жениха своего, она тоже будет молиться и о нас с вами. И мы здесь молиться будем о ней. Аминь».
Погребение игумении Ирины состоялось в монашеском отделе Новодивеевского кладбища. Вечная ей память!
